PhilosofFine

Первый обзор чистой корреляционной проблематики, который мы провели благодаря переходу от установки жизни с ее естественным интересом к миру к установке «незаинтересованного» наблюдателя, хотя он и имел несколько наивный и потому предварительный характер, принес нам обилие, по всей видимости, весьма неожиданных познаний, которые в том случае, если бы они были полностью методически гарантированы, означали бы радикальное преобразование всего нашего взгляда на мир. В целях получения такой гарантии нам нужно теперь провести осмысление в отношении почвы последних предпосылок, в которой коренится вся эта проблематика и из которой, стало быть, в конечном счете получают свой смысл ее теоретические решения. Но тогда мы сразу сталкиваемся с большими затруднениями, с неожиданными и поначалу неразрешимыми парадоксами, которые ставят под вопрос все наше предприятие. И это несмотря на те очевидности, которые предстали перед нами и от которых мы не можем так сразу отказаться. Быть может, дело в том, что новое вопрошание о почве этих познаний (в отличие от вопрошания о почве познаний объективных) приведет нас лишь к выяснению их подлинного смысла и при этом заставит их соответствующим образом ограничить. При рассмотрении корреляционной темы мы постоянно говорили о мире и о человечестве как о субъективности, которая, формируя свою общность, интенционально осуществляет мировую значимость. Наше эпохе (определяющее теперешнюю тематику) закрыло нам доступ ко всякой естественной жизни мира и к его, этого мира, интересам. Оно поставило нас над ними. Всякий интерес к бытию, действительному бытию или небытию мира и, таким образом, всякий интерес, теоретически ориентированный на познание мира, а также всякий практический интерес в обычном смысле, связанный предпосылками его ситуативных истин, нам теперь запрещен; нам (философствующим) запрещено не только самим заниматься нашими собственными интересами, но также и принимать какое бы то ни было участие в интересах других людей, ибо и в этом случае мы были бы еще опосредованно заинтересованы в существующей действительности. Никакая объективная истина, все равно, в донаучном или в научном смысле, никакая констатация в отношении объективного бытия не входит теперь в наш круг научности — ни как посылка, ни как следствие. Здесь мы могли бы обнаружить первое затруднение. Разве мы тоже не занимаемся наукой, разве мы не устанавливаем истины в отношении истинного бытия? Не вступаем ли мы при этом на опасный путь удвоения истины? Может ли наряду с объективной истиной существовать другая, субъективная? Ответом, конечно, будет следующее: неожиданный, но очевидный и только требующий окончательного прояснения в нашем теперешнем осмыслении результат исследования, проведенного в рамках эпохе, состоит именно в том, что естественная объективная жизнь мира представляет собой только особый способ трансцендентальной жизни, постоянно конституирующей мир, так что трансцендентальная субъективность, если она просто живет таким способом [in dieser Weise dahinlebend], не сознает и никогда не может осознать конституирующие горизонты. Она, так сказать, «посвящает себя» полюсу единства, не сознавая существенным образом связанных с ним, конституирующих многообразий, для чего потребовалась бы как раз полная перемена установки и рефлексия. Объективная истина соотносится исключительно с установкой естественно-человеческой жизни мира. Она изначально произрастает из потребности человеческой практики, из стремления предохранить то, что обычно бывает дано как сущее (предметный полюс, антиципируемый в бытийной достоверности как неизменный) от возможной модализации достоверности. В измененной установке эпохе ничто не утрачивается, в ней целиком сохраняются все интересы и цели жизни мира, в том числе и цели познания. Разница лишь в том, что теперь для всего этого оказываются найдены соразмерные его сущности субъективные корреляты, благодаря чему проступает полный и истинный бытийный смысл объективного бытия и тем самым бытийный смысл всякой объективной истины. Философия как универсальная объективная наука (а такой была вся философия античной традиции), вкупе со всеми объективными науками, вовсе не есть универсальная наука. В свой круг исследования она помещает только конституированные предметные полюса, она остается слепа к трансцендентально конституирующему, полному и конкретному бытию и жизни. Однако хотя мы, как было сказано, и удерживаем все это в качестве истины, нужно будет сперва достичь окончательного прояснения ее смысла.

Возникает еще и другое затруднение. Эпохе в отношении всех интересов естественной человеческой жизни означает, казалось бы, полный отход от них (таково, кстати, весьма распространенное неправильное понимание трансцендентального эпохе). Но если бы это имелось в виду, то никакое трансцендентальное исследование не могло бы состояться. Как мы могли бы сделать трансцендентальной темой восприятие и воспринятое, припоминание и припомненное, объективное и подтверждение всякого рода объективного, в том числе искусство, науку, философию — если бы мы не проживали всего этого на примере или даже в полной очевидности? Так оно и есть наделе. Стало быть, философ, осуществляющий эпохе, тоже должен «естественно проживать» естественную жизнь, и все же эпохе вносит сюда существенное отличие: оно изменяет всю модальность тематики, а в дальнейшем преобразует познавательную цель во всем ее бытийном смысле. В обычной естественной жизни все цели получают свой предел [terminieren] в «этом»[«der»] мире, и всякое познание получает свой предел [terminiert] в действительно сущем, которое удостоверено подтверждением. Мир — это открытый универсум, горизонт «пределов» [«Termini»], универсальное поле сущего, которое предполагается во всякой практике и вновь и вновь обогащается ее результатами. Поэтому мир есть совокупность всего, что допускает само собой разумеющееся подтверждение, он возникает и присутствует «тут» из нацеливания [Abzielung] и представляет собой почву для все нового нацеливания на сущее — на «действительно» сущее. В эпохе же мы движемся назад, к субъективности, осуществляющей последнее нацеливание и уже располагающей результатами прежних нацеливаний и наполнений, уже имеющей мир, а также к тому, какими способами своей скрыто-внутренней «методики» она имеет этот мир, «производит» его и формирует дальше. Интерес феноменолога нацеливается не на готовый мир, не на руководствующееся внешними намерениями действие в нем, которое само есть нечто «конституированное». Феноменолог осуществляет всякий вид практики действительным образом или в последующем размышлении, но не так, что «окончание» этой практики, ее наполняющее, становится его собственным «концом», его пределом. Напротив, благодаря тому, что он делает собственной темой как раз это окончание [Endesein] как таковое, эту жизнь, направленную на цели в жизни мира, и ее определенность [Terminieren] этими целями, благодаря тому, что он делает это собственной темой в отношении властвующего во всем этом субъективного, наивный бытийный смысл мира вообще превращается для него в смысл «полюсной системы трансцендентальной субъективности», которая «имеет» мир и содержащиеся в нем реальности именно в той мере, в какой она имеет эти полюса: конституируя их. По-видимому, это в корне отличается от того, как в самом мире происходит постоянное превращение «конечных целей» в «средства», в посылки для новых внутримировых целей.