PhilosofFine

Позиция Карсавина в этом контексте выглядит более сложной, но именно поэтому более глубокой. Подобно Франку, Карсавин считает, что все события и моменты эмпирической жизни человека должны сохраниться, или, лучше сказать, вечно пребыть, в некотором всевремен-ном бытии личности, по отношению к которому каждый момент жизни эмпирической личности выступает как отдельный частный "срез". Диалектика времени и вечности как двух "измерений" всеединства, не существующих друг без друга и "обосновывающих" друг друга, была особенно детально разработана Франком в книге "Предмет знания". Безусловно, Карсавин хорошо знал этот фундаментальный труд своего соотечественника, поэтому не удивительно почти буквальное совпадение его представлений о соотношении времени и вечности (всевременности) с идеями Франка. Однако столь же легко можно подметить и другую линию преемственности, идущую от Достоевского. Карсавинское представление о "живой вечности", в которой сохраняется все, что было, есть и будет в жизни отдельной личности, заставляет вспомнить мысли Достоевского об абсолютной ценности каждого мгновения жизни и каждого элемента бесконечного земного мира (это говорит старец Зосима в своих проповедях, это имеет в виду Кириллов, когда рассказывает о своих "пяти секундах", это открывается князю Мышкину в мгновениях, предшествующих эпилептическому припадку, наконец, в этом смысл слов Марьи Лебядкиной о красоте земной природы). "Эта вечность, - пишет Карсавин, - уже в нас, как семя, как закваска, пронизывающая мир. Не будет иной такой же жизни и такой же смерти; эта жизнь - единственный в неповторимости своей миг вечности. Но без нее нет вечности, она существует. Все сущее - и страдая, и наслаждаясь, в напряжении чистого духа и в сладострастии насекомого - живет в вечности; и оно должно постичь это. Преображение мира не в разъединении и гибели его, не в отборе доброго от злого, но в вознесении в высшее бытие всего, что существует и потому - благо. Все сущее должно быть соединено, всякое мгновение пронизано Любовью, разрушающей в созидании, созидающей в разрушении". Очень выразительно присутствие в этом фрагменте словосочетания "сладострастие насекомого" - одного из характернейших определений "карамазовской любви" у Достоевского - показывающее, насколько органичным было для Карсавина обращение к образам и идеям Достоевского.

Наряду с явными элементами сходства между концепциями Карсавин и Франка существует и столь же явное отличие. В противоположность Франку, Карсавин вовсе не считает, что всевременнбе единство человеческой личности совпадает с полнотой всеединства, с Абсолютом. Всевременнбе единство души (ее подлинная и полная сущность) признается Карсавиным в свою очередь несовершенным - совершенство реализуется только в самом Абсолюте. Здесь точка зрения Карсавина оказывается ближе к позиции Соловьева; оба философа примерно в одном и том же смысле говорят о всеедином человеке Адаме Кадмоне ("втором" Абсолюте Соловьева), который включает в себя (как относительное всеединство) все отдельные эмпирические личности и природу, но в то же время несовершенен, поскольку реализует в себе абсолютное всеединство, Бога не со всей возможной полнотой, ограниченно. Здесь мы еще раз возвращаемся к описанной выше схеме двойного "оконечивания" Абсолюта.

Самоограничение Бога, его явление в ничто приводит к рождению всеединого Человека, Адама Кадмона - это как бы первый акт мировой "трагедии", трагедии Бога, сходящего в ничто. Вторым ее актом становится свободное "нехотение" Адама Кадмона воспринять всю полноту божественного бытия, свободное "нехотение" полного слияния с Богом. "Всеединый Человек,