PhilosofFine

Пик русского Просвещения приходится на время Екатерины II. Возведенная на престол взбунтовавшейся гвардией (1762), бывшая ангальт-цербская принцесса более тридцати лет правила Россией, оставив по себе память не только "лицемерного тирана", но и "философа на троне" - мудрой, просвещенной монархини. Эпоха ее царствования по своей значимости не уступает петровской. Екатерина довершила то, что начинал Петр. Она и сама желала видеть себя прямой наследницей "величия и дел Петровых", неустанно предаваясь самой широкой и разнообразной реформаторской деятельности.

Императрицу прежде всего интересовало российское законодательство. Ее не устраивал старый законодательный материал, накопившийся со времени Уложения царя Алексея Михайловича. Она хотела создать новое законодательство, а не приводить старое в систему. Это определялось ее европоцентристским подходом к России. В составленном ею "Наказе" говорилось: "Россия есть Европейская держава. Доказательство тому следующее. Перемены, которые в России предпринял Петр Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали с климатом и принесены были к нам смешением разных народов и завоеваниями чужих областей. Петр Первый, вводя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам не ожидал" (ст. 6, 7). Екатерина считала чужими, наносными те нравы, с которыми жила древняя Россия; поэтому их следовало как можно скорее переделать на европейский лад, чтобы и в России восторжествовали общеевропейские начала. Много потрудился для этого Петр, теперь настал черед Екатерины: императрица торжественно возлагала на себя продолжение преобразовательной миссии.

Самое радикальное преобразование, которое намечала монархиня, предполагало отмену крепостного права. Проект такой реформы содержался в подготовительных записках к "Наказу": с одной стороны, отмечалось, что "противно христианской религии и справедливости делать рабов из людей, которые все получают свободу при рождении", а с другой - предлагался "способ" освобождения крестьян: "поставить, что как только отныне кто-нибудь будет продавать землю, все крепостные будут объявлены свободными с минуты покупки ее новым владельцам, а в течение сотни лет все или по крайней мере большая часть земель меняют хозяев, и вот народ свободен". Это положение не сохранилось в окончательной редакции "Наказа", однако следы его отчетливо проступают в других статьях законодательного памятника. В ст. 254 говорится о необходимости ограничения рабства законами, а в ст. 269 осуждаются помещики, переводящие свои деревни на денежный оброк, не заботясь о том, "каким способом их крестьяне достают им деньги". Эта мысль развивается в ст. 277, где резко отвергается точка зрения, согласно которой "чем в большем подданные живут убожестве, тем многочисленнее их семьи" и "чем больше на них наложено дани, тем больше приходят они в состояние платить оные". По мнению Екатерины, "они суть два мудрования, которые всегда пагубу наносили и всегда будут причинять погибель самодержавным государствам".

"Наказ" провозглашал равенство всех граждан перед законом, выступал в защиту веротерпимости и вольности. Многие свои идеи императрица почерпнула из сочинений Беккариа, Вольтера, Монтескье, открыто заявив о своей приверженности гуманным принципам европейского Просвещения.

Это, однако нисколько не мешало ей оставаться ярым сторонником самодержавия. В России, заявляла Екатерина, "государь есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединенная в его особе, власть не может действовать сходно с пространством столь великого государства" (ст. 9); более того, "всякое другое правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно" (ст. 11). При этом она подчеркивала: "предлог" самодержавного правления состоит не в том, чтобы "у людей отнять естественную их вольность, но чтобы действия их направити к получению самого большого от всех добра" (ст. 13). Но до практики это не доходило, там все шло по налаженной колее: вводилось рабство на Украине, дарились фаворитам десятки тысяч "душ", повсюду утверждалось самое низменное тиранство. Ничто не могло помешать устоявшейся традиции - ни советы блестящих "учителей", вроде Вольтера и Дидро; ни тревоги суровой пугачевщины.