PhilosofFine

Идеи славянофилов, в особенности Данилевского дали мощный толчок развитию философии русского консерватизма. Сложная судьба славянофильского учения отчетливо сознавалась уже современниками. К.Д. Кавелин писал, что после ухода славянофильства с исторической арены с ним "случилось то же, что со всеми школами и учениями в мире": "толковали его вкривь и вкось, развивая во всевозможных направлениях заключающиеся в нем мысли и делая из них всевозможные применения". Один из последних "неославянофилов" М.О. Гершензон прямо заявлял, что взгляды представителей "русского направления" сыграли "огромную пагубную роль": "Из них выросла вся реакционная политическая идеология, на которую русская власть и известная часть общества доныне опираются в своей борьбе против свободы и просвещения народного". Речь, конечно, не может идти о реакционности самого славянофильства; оно было консервативным, не более. Укрепление реакционной идеологии началось задолго до славянофильства и во многом было связано с возрастанием "французской опасности". Два военных поражения, которые преподнесла России Франция в 1805 и 1807 гг., оказали удручающее влияние на русское общество. Все жили ожиданием третьего столкновения, не сомневаясь, что оно будет решающим для судеб Отечества. Общество провидело 1812 г. и страшилось всякого ослабления монархической власти. В противовес либерализму быстро набирал силу и распространялся политический консерватизм, выставивший на своем знамени апологию самодержавия и народности.

1. Историософия консерватизма. Первым, кто осознал необходимость историософской идеологемы самодержавия, был историк и литератор И.М. Карамзин (1766-1826). Еще до выхода в свет своей знаменитой "Истории государства Российского" он выпустил небольшую брошюру под названием "Записка о древней и новой России" (1811), которая стала как бы теоретическим введением к его многотомному труду.

В соответствии со схемой историка, Россия, основанная "победами и единоначалием", уже в XI в. "не только была обширным, но, по сравнению с другими, и самым образованным государством". Однако она не сумела оградить себя от "общей язвы тогдашнего времени", которую "народы германские сообщили Европе", именно, от феодального раздробления. Поэтому она распалась на многочисленные мелкие уделы и погрязла в жалком междоусобии "малодушных князей". Тогда-то и открылось "гибельное зло": утрата связи "подданства и власти". Народ охладел в усердии к князьям, а князья, лишившись поддержки народа, "сделались подобны судьям-лихоимцам, или тиранам, а не законным властелинам". Ослабленная раздорами Россия покорилась азиатским варварам. Снова восстановить ее удалось только московским князьям. Но они не ограничились установлением "единовластия", т.е. независимости от Орды, а с самого начала стремились "единовластие усилить самодержавием", т.е. добиться полной ликвидации удельного господства. Это было не столь уж трудно: "Народ, смиренный игом варваров, думал только о спасении жизни и собственности, мало заботясь о своих правах гражданских. Сим расположением умов, сими обстоятельствами воспользовались князья московские и мало-помалу, истребив все остатки древней республиканской системы, основали истинное самодержавие". Карамзин не скрывал своего неприятия республиканизма, или "древнего вече"; но сознавая глубокую укорененность этой традиции в народной жизни, предпочитал подходить к опровержению ее с позиций выгодности, блага самодержавия. Это был чисто просветительский критерий. Карамзин констатировал: самодержавие "имеет целью одно благоденствие народа", оно избавило его "от бедствий внутреннего междоусобия и внешнего ига", но самое главное - "оно уклоняется от всякого участия в делах Европы, более приятного для суетности монархов, нежели полезного для государства". По сути историк создавал не реальной образ, а идеал самодержавия, с которым подходил к оценке роли отдельных российских монархов.