PhilosofFine

Следует еще раз подчеркнуть основной момент нового рассмотрения природы. Рассматривая мир с точки зрения геометрии и того, что выступает в чувственном явлении и может быть математизировано, Галилей абстрагируется от субъектов как личностей с их личной жизнью, от всего духовного в каком бы то ни было смысле, от всех культурных свойств, которые вещи приобретают в человеческой практике. Результатом этого абстрагирования выступают чистые [pure] телесные вещи, которые, однако, берутся как конкретные реальности и в своей тотальности тематизируются как мир. Вполне можно сказать, что только с Галилеем впервые вступает в свет идея природы как реально замкнутого в себе мира тел. Наряду с математизацией, слишком скоро приобретающей само собой разумеющийся характер, это имеет своим следствием замкнутую в себе природную каузальность, в которой заранее и однозначно детерминировано все происходящее. Тем самым, по-видимому, приуготовляется и дуализм, тотчас же выступающий у Декарта.

Вообще мы должны уяснить теперь, что восприятие новой идеи «природы», как инкапсулированного, реально и теоретически замкнутого в себе телесного мира, тотчас же приводит к полному превращению идеи мира вообще. Он расслаивается, так сказать, на два мира: природу и душевный мир, причем последний, в силу способа его соотнесенности с природой, разумеется, не становится самостоятельным миром. У древних встречались отдельные исследования и теории о телах, но они не делали замкнутый телесный мир темой универсального естествознания. Они проводили также исследования человеческой и животной души, но у них не могло быть психологии в нововременном смысле — психологии, которая лишь в силу того, что ей были предпосланы универсальная природа и естествознание, могла стремиться к соответствующей универсальности, и именно на подобающем ей и тоже замкнутом в себе поле.

Расслоение мира и превращение его смысла было вполне понятным следствием в самом деле совершенно неизбежной в начале Нового времени образцовости естественнонаучного метода или, иными словами, естественнонаучной рациональности. Математизация природы, поскольку она понималась как идея и задача, подразумевала, что сосуществование бесконечной совокупности природных тел в пространство-временности, рассматриваемое само по себе, было предположено как математически рациональное; с той лишь оговоркой, что естествознание, как индуктивная наука, могло располагать только индуктивным подходом к самим по себе математическим взаимосвязям. В любом случае, как индуцирующая математическое и руководствующаяся чистой математикой наука, оно само обладало уже высшей рациональностью. Как же могла эта рациональность не стать образцом всякого подлинного познания, и, если в ее рамках должна была состояться некая подлинная наука о чем-то еще и помимо природы, как же эта наука могла не следовать образцу естествознания, или, еще лучше, образцу чистой математики, коль скоро и в других познавательных сферах нам, возможно, была «врождена» способность к аподиктической очевидности в аксиомах и дедуктивных выводах? Нет ничего удивительного в том, что уже у Декарта мы находим идею универсальной математики. Конечно, тут не обошлось и без тех теоретических и практических успехов, которые начались уже при Галилее. Сообразно этому корреляция мира и философии приобретает совершенно новый облик. Мир сам по себе должен быть рациональным миром, в новом смысле рациональности, заимствованном у математики и, стало быть, у математизированной природы, а философия, универсальная наука о мире, должна соответственно строиться как единая рациональная теория «more geometrico».