PhilosofFine

Но намного раньше проблематичность математизации мира и (в смутном подражании ей) его рационализации — философии ordine geometrico — сказалась в новой натуралистической психологии. Ведь к ее области принадлежали также рациональная познавательная деятельность и познания философов, математиков, естествоиспытателей и т. д., где рождались творения их духа — новые теории, и притом такие, что несли в себе последний истинностный смысл мира. Это создавало такие трудности, что уже со времен Беркли и Юма набрал силу парадоксальный скепсис, который, хотя и ощущался как абсурдный, но никак не поддавался правильному толкованию, и который направлялся прежде всего как раз против образца рациональности, против математики и физики, и даже пытался обесценить смысл подчиненных им областей (математическое пространство, материальная природа), трактуя их как психологические фикции. Уже у Юма он был доведен до предела, до полного искоренения идеала философии, всей родовой научности новых наук. Затронут был, и это чрезвычайно важно, не только нововременной философский идеал, но вся философия прошлого, вся постановка задач философии как универсальной объективной науки. Парадоксальная ситуация! В высшей степени успешные и ежедневно преумножаемые результаты, по крайней мере в целом ряде новых наук, были налицо. Тот, кто работал в их сфере или внимательно следил за их развитием, переживал такую очевидность, от которой не мог уклониться никто. И тем не менее все эти свершения и сама эта очевидность при новой направленности взгляда, а именно при взгляде со стороны психологии, в области которой эти свершения осуществлялись, стали совершенно непонятными. Но и это еще не все. Затронуты были не только новые науки и их мир (мир рационально интерпретируемый), но и повседневное сознание мира и жизнь мира, донаучный мир в повседневном смысле, мир, в само собой разумеющейся бытийной значимости которого развертываются деяния и помыслы далекого от науки человека, а в конечном итоге также и ученого, и притом не только тогда, когда он возвращается к повседневной практике.

Самый радикальный, ранний скепсис не посягал на этот мир в своих атаках, но лишь подчеркивал его относительность в целях отрицания и философски субструируемого в ней мира-по-себе. В этом состоял его агностицизм.

Поэтому теперь на передний план выдвигаются мировые загадки, отличающиеся неведомым ранее стилем, и ими обусловливается совершенно новый вид философствования, развертываемого как «теория познания», «теория разума», а вскоре и появление философий, которым свойственны совершенно новые целеполагание и метод. Эта величайшая из всех революций знаменуется поворотом от научного объективизма (как господствующего в Новое время, так и свойственного философиям всех прежних тысячелетий) — к трансцендентальному субъективизму.