PhilosofFine

В этой форме, где ego было роковым образом подменено собственным психическим Я, эгологическая имманентность — имманентностью психологической, эгологическое самовосприятие — очевидностью психического «самовосприятия» или «внутреннего» восприятия, «Размышления» действуют у Декарта и продолжают действовать в истории вплоть до наших дней. Он сам действительно верит, что путем заключений к тому, что трансцендентно собственно-психическому [dem Eigenseelischen], он сможет доказать дуализм конечных субстанций (опосредованный первым заключением к трансцендентности Бога). Точно так же он намеревается решить значительную для его абсурдной установки проблему, которая в несколько измененном виде возвращается потом у Канта: как рождающиеся в моем разуме разумные образования (мои собственные «clarae et distinctae perceptiones») — образования математики и математического естествознания — могут притязать на объективно «истинную», метафизически трансцендентную значимость. Смысловые корни того, что Новое время называет теорией рассудка или разума, а точнее — критикой разума, трансцендентальной проблематикой, лежат в картезианских «Размышлениях». Древним такого рода вещи были неведомы, поскольку им было чуждо картезианское эпохе и его ego. Поэтому с Декарта действительно начинается философствование совершенно нового рода, ищущее свои последние основания в субъективном. Если же Декарт упорствует в чистом объективизме, несмотря на его субъективное обоснование, то это могло произойти лишь в силу того, что mens, который на первых порах отстоял себя в эпохе и функционировал как абсолютная познавательная почва для обоснования объективных наук (говоря вообще, для философии), казался в то же время обоснованным как правомерная тема в них самих, а именно в психологии. Декарт не видит, что ego (т. е. это его Я, лишенное мира в силу эпохе), в функционирующих cogitationes которого мир обладает всем своим бытийным смыслом, коим он когда-либо может для него обладать, не может выступить в мире в качестве темы, поскольку все в мире черпает свой смысл именно в этих функциях, в том числе, стало быть, и собственное психическое бытие, Я в его обычном смысле. Конечно же, ему было недоступно то соображение, что ego, открытое в эпохе как сущее для самого себя, еще вовсе не есть «одно» Я, вне которого могут находиться другие или многие Я. От него осталось скрыто, что такие различения, как Я и Ты, внутреннее и внешнее, впервые «конституируются» в абсолютном ego. Понятно таким образом, почему Декарт, торопясь обосновать объективизм и точные науки как обеспечивающие метафизически-абсолютное познание, не ставит перед собой задачу систематически расспросить чистое ego о том, какие акты и какие способности ему свойственны и какие интенциональные свершения оно в них осуществляет. Поскольку он на этом не задерживается, ему не может раскрыться обширная проблематика систематического вопрошания о мире как «феномене» в ego: можно ли действительно указать, в каких имманентных свершениях ego мир получил свой бытийный смысл. По всей видимости, аналитика ego как mens была для него делом объективной психологии будущего.