PhilosofFine

В развитии эмпиризма новая психология, которая после обособления чистого [pure] естествознания требовалась в качестве его коррелята, получает, как мы знаем, свою первую конкретную разработку. Она занимается, стало быть, внутренне-психологическими исследованиями в поле души, которая теперь отделена от телесности, а также физиологическими и психофизическими объяснениями. С другой стороны, эта психология стоит на службе совершенно новой и, в сравнении с картезианской, весьма детально разработанной теории познания. Таково с самого начала и было собственное намерение Локка в его обширном труде. Труд этот подается как новая попытка достичь того, чего надлежало достичь «Размышлениям» Декарта: обоснования объективности объективных наук в рамках теории познания. Скептическая настроенность этого намерения с самого начала проявляется в таких вопросах, как вопросы об объеме, широте действия и степенях достоверности человеческого познания. Локк вовсе не чувствует глубин картезианского эпохе и редукции к ego. Он просто принимает ego в качестве души, которая в очевидности опытного самопознания изучает свои состояния, акты и способности. В непосредственной очевидности дано только то, что показывает внутреннее опытное самопознание, только наши собственные «идеи». Все внешнее, принадлежащее миру, оказывается исключено.

Таким образом, первое есть внутренне-психологический анализ, проводимый чисто на основе внутреннего опыта, в ходе чего, однако, совершенно наивно используется опыт других людей и понимание опытного самопознания как принадлежащего мне, человеку среди людей, и, стало быть, объективная правомерность умозаключений о других людях. Вообще все исследование в целом протекает как объективно-психологическое и даже прибегает к физиологии, тогда как вся эта объективность как раз и стоит под вопросом.

Собственная проблема Декарта, проблема трансценденции эгологических значимостей (интерпретируемых как внутренне-психологические) и содержащаяся в ней проблема способов заключения к внешнему миру, вопрос о том, как ими может быть обосновано внепсихическое бытие, если они сами суть cogitationes в капсуле души,— у Локка отпадает или смещается к проблеме психологического генезиса реальных переживаний значимости и соответствующих способностей. То, что чувственные данные, уже не порождаемые произвольно, аффицируются извне и дают нам сведения о телах внешнего мира, для него является не проблемой, а чем-то само собой разумеющимся.

Особенно роковым для будущей психологии и теории познания оказывается то, что Локк не нашел никакого применения впервые введенной Декартом cogitatio как cogitatio в отношении cogitata, т. е. интенциональности, не осознал ее в качестве темы (и притом наиподлинной темы основополагающих исследований). Он остался слеп к этому различению в целом. Душа есть для себя такая же замкнутая реальность, как и тело; в наивном натурализме душа понимается теперь как некое пространство, по его знаменитому сравнению: как дощечка для письма, на которой появляются и исчезают психические данные. Вместе с учением о внешнем и внутреннем чувстве этот сенсуализм данных господствует в психологии и теории познания на протяжении столетий и даже вплоть до сего дня, причем, несмотря на привычную борьбу с «психическим атомизмом», его основной смысл не меняется. Конечно, у Локка совершенно неизбежны такие выражения, как: перцепции, восприятия, получаемые «от» вещей, представления «о» вещах, или: верить «во что-то», хотеть «чего-то» и т. п. Но то обстоятельство, что в перцепциях, в самих сознательных переживаниях сознаваемое в них заключено как таковое, что перцепция в себе самой есть перцепция, получаемая от чего-либо (например, от «этого дерева»), остается без внимания.

Но если интенциональность упускается из виду, то как же тогда может быть всерьез исследована душевная жизнь, которая целиком и полностью есть жизнь сознательная, как может быть исследована интенциональная жизнь Я, обладающего сознаваемыми им предметностями, занятого ими в ходе познания, оценивания и т. д., и как тогда вообще можно подступиться к проблемам разума? И можно ли их вообще исследовать как психологические проблемы? Не лежат ли за психологическими и теоретико-познавательными проблемами, в конечном счете, проблемы «ego», обретаемого в результате картезианского эпохе, которые Декарт лишь затронул, но окончательно не сформулировал? Быть может, эти вопросы не лишены важности и заранее задают направление размышлениям самостоятельно мыслящего читателя. Во всяком случае, они служат предварительным указанием на то, что должно стать серьезной проблемой в дальнейших частях этого сочинения и послужить путем к проведению действительно «беспредрассудочной» философии, философии, получающей самое радикальное обоснование в постановке проблем, в методе и в систематически выполняемой работе.