PhilosofFine

Обычно жалуются на темные места философии Канта, на непостижимость очевидностей его регрессивного метода, его трансцендентально-субъективных «способностей», «функций», «образований», на трудность в понимании того, что собственно есть трансцендентальная субъективность, как она осуществляет свою функцию, свою работу, и как благодаря ей нужно понимать всякую объективную науку. В самом деле, Кант ведет своего рода мифические рассуждения, где смысл слов хотя и отсылает к субъективному, но к такому субъективному, которое мы в принципе не можем сделать созерцаемым, ни на фактических примерах, ни через подлинную аналогию. Если мы пытаемся сделать это, опираясь на доступный созерцанию смысл, к которому нас отсылают слова, то остаемся в персональной человеческой — душевной, психологической — сфере. Но тут мы вспоминаем кантовское учение о внутреннем чувстве, согласно которому все, что можно указать в очевидности внутреннего опыта, уже сформировано некой трансцендентальной функцией, функцией внесения временности [Zeitugung]. Но как нам достичь ясного смысла понятий трансцендентально субъективного, отталкиваясь от которого конституируется научно истинный мир как объективное «явление», если не придать «внутреннему восприятию» еще и другой смысл, кроме психологического; если этот смысл не является действительно аподиктическим смыслом, который в конце концов дает нам почву опыта (например, почву картезианского ego cogito), и притом в таком опыте, который не есть кантовский научный опыт и достоверность которого это не достоверность объективного бытия в научном, например физическом, смысле, а действительно аподиктическая достоверность, достоверность универсальной почвы, которая может быть окончательно указана в качестве аподиктически необходимой и последней почвы всякой научной объективности и позволяет понять последнюю? Здесь должен лежать источник всех последних понятий познания для всех сущност-но-всеобщих усмотрений, в которых может быть научно понят всякий объективный мир, а пребывающая в себе в состоянии абсолютного покоя философия — прийти к систематическому развитию.

Быть может, более глубокая критика показала бы, что Кант, хотя он и выступает против эмпиризма, в своем понимании души и сферы задач психологии тем не менее по-прежнему зависит от этого самого эмпиризма, что душа для него есть душа натурализированная, мыслимая как компонента психофизического человека во времени природы, в пространство-временности. Тогда, конечно, трансцендентально-субъективное не может быть психическим. Но разве действительно аподиктическое внутреннее восприятие (самовосприятие, редуцированное к действительно аподиктическому) нельзя отождествить с самовосприятием этой натурализированной души, с очевидностью «дощечки для письма» и нанесенных на нее данных, и даже с очевидностью ее способностей как сил, приписываемых ей по способу природы? Ввиду того, что Кант понимает внутреннее восприятие в этом эмпиристском, психологическом смысле и, наученный юмовским скепсисом, остерегается прибегать к психологии как к абсурдному извращению подлинной проблематики рассудка, он и прибегает к мифическому образованию понятий. Он запрещает своим читателям переводить результаты его регрессивной процедуры в доступные созерцанию понятия и предостерегает их от всякой попытки построения, исходящего от изначальных и чисто очевидных созерцаний и следующего отдельными, действительно очевидными шагами. Его трансцендентальные понятия отмечены поэтому совершенно своеобразной неясностью, которую никак нельзя прояснить, нельзя превратить в такое смысловое построение, которое обеспечивало бы прямую очевидность.