PhilosofFine

Как психолог же я ставлю перед собой задачу познать себя, это уже находящееся в мире [schon weltliche], с тем или иным реальным смыслом объективированное, ставшее, так сказать, мирским [mundanisierte] Я (конкретнее: мою душу), и именно способом объективного, естественным образом мирского (в наиболее широком смысле) познания: познать себя как человека среди вещей, среди других людей, животных и т. д. Мы, следовательно, понимаем, что тут на самом деле дано неразрывное внутреннее родство [Verschwisterung] между психологией и трансцендентальной философией. И уже отсюда можно предвидеть, что путь к трансцендентальной философии должен вести через конкретно разработанную психологию. Ведь можно уже заранее сказать себе: если я сам осуществляю трансцендентальную установку как способ подняться над всеми аппер-цепциями мира и моими человеческими апперцепциями о себе самом и делаю это исключительно с намерением изучить трансцендентальное свершение, из которого и в котором я «обладаю» миром, то задним числом я обязательно обнаружу это свершение и в психологическом внутреннем анализе, хотя и как вновь вошедшее в апперцепцию, т. е. апперципированное в качестве реально-душевного, реально привязанного к реальному живому телу [Leib].

И наоборот: радикальное психологическое развертывание моей апперцептивной жизни и каждый раз являющегося в ней мира в отношении того, как он каждый раз является (т. е. в отношении человеческой «картины мира») — ведь при переходе в трансцендентальную установку это должно было бы сразу приобрести трансцендентальное значение, коль скоро теперь, на более высокой ступени, я постоянно учитываю и то свершение, которое придает смысл объективной апперцепции, свершение, в силу которого представление мира [Weltvorstellen] имеет смысл реально-сущего, человечески-душевного, смысл моей и других людей психической жизни, жизни, в которой каждый имеет свои представления о мире [Weltvorstellungen], в которой каждый обнаруживает себя как сущего в мире, имеющего в нем свои представления, действующего в нем сообразно тем или иным целям.

Это столь близкое нам, хотя и нуждающееся в еще более глубоком обосновании соображение, конечно же, не могло быть доступным до осуществления трансцендентальной редукции; но разве и при всех неясностях родство психологии и трансцендентальной философии не было все же вполне ощутимо? Ведь и оно действительно входило в число мотивов, постоянно определявших их развитие. Поэтому поначалу должно казаться удивительным, что трансцендентальная философия после Канта не сумела извлечь вовсе никакой реальной пользы из психологии, которая со времен Локка все же хотела быть психологией, основанной на внутреннем опыте. Напротив, всякое, даже самое незначительное вмешательство психологии расценивалось всякой трансцендентальной философией, не отклонявшейся в сторону эмпиризма и скептицизма, уже как предательство в отношении ее истинного предназначения и заставляло ее вести постоянную борьбу против психологизма, борьбу, желавшую возыметь и действительно возымевшую то следствие, что философ вообще уже не смел даже интересоваться объективной психологией.

Конечно, большой соблазн толковать теоретико-познавательные проблемы в психологическом ключе даже после Юма и Канта сохранялся для всех тех, кого не удалось пробудить от их догматической дремоты. Несмотря на усилия Канта, Юм оставался непонятым и в дальнейшем; все реже стали обращаться именно к изучению его систематического труда, в коем излагались основы его скептицизма,— к «Трактату»; английский эмпиризм, т. е. психологистская теория познания в локковом стиле, разрастался все шире и повсюду давал бурную растительность. Поэтому трансцендентальной философии с ее совершенно новой постановкой вопросов неизбежно приходилось вступать в борьбу с этим психологизмом. Но об этом в нашем теперешнем во-прошании речь уже не идет, потому что вопрос адресуется не философам-натуралистам, а действительным филосо-фам-трансценденталистам, в том числе и самим творцам великих систем. Почему они вообще нисколько не заботились о психологии, даже об аналитической психологии, основанной на внутреннем опыте? Уже намеченный ответ, требующий дальнейших разъяснений и обоснований, гласит: после Локка психология — во всех ее обличьях, даже когда она хотела быть аналитической психологией, основанной на «внутреннем опыте»,— неверно понимала свою подлинную задачу.

Вся философия Нового времени, в изначальном смысле универсальной, окончательно обоснованной науки, есть, согласно нашему описанию (по крайней мере после Юма и Канта), единственная в своем роде борьба между двумя идеями науки: идеей объективистской философии на почве предданного мира и идеей философии на почве абсолютной, трансцендентальной субъективности — последняя, как нечто совершенно небывалое и неведомое, в истории пробивает себе дорогу у Беркли, Юма и Канта.