PhilosofFine

В отличие от естествознания, получающего свою тему в результате обычным образом осуществляемой универсальной абстракции в отношении всего духовного, психология не может с такой же легкостью достичь своей темы в результате столь же обычной абстракции, осуществляемой в отношении всего только телесного. Даже после того, как ею была познана необходимость феноменологического эпохе, на пути к пониманию самой себя она сталкивается с чрезвычайными трудностями, даже с неожиданными парадоксами, которые нужно по очереди прояснить и преодолеть. Этим мы теперь и должны заняться. Во главе угла стоит парадоксальная трудность, связанная с интенциональны-ми предметами как таковыми. Мы начнем с вопроса о том, что стало со всеми теми предметами, которые в различных модусах значимости осознавались в «сознании» субъектов и которые до эпохе полагались как реально сущие (или как возможно сущие, а также и как не-сущие), если теперь, в эпохе психолога, мы должны воздерживаться от всякой позиции в отношении такого полагания. Мы отвечаем: именно эпохе высвобождает наше внимание не только для интенций, протекающих в чисто интенциональной жизни (в отношении «интенциональных переживаний»), но также и для того, что они каждый раз полагают в самих себе, в их собственном содержании, в качестве своего предмета, и каким способом они это делают: в каких модальностях значимости и бытия, в каких субъективных временных модальностях, как присутствующее — в восприятии, как прошедшее — в припоминании и т. д.; с каким смысловым содержанием, в отношении какого предметного типа и т. д. Интенция и интенциональная предметность как таковая, а затем также и в отношении «способов ее данности», становится богатейшей темой прежде всего в сфере актов. Она довольно скоро приводит к постепенному осторожному расширению коррелятивных понятий и проблем.

Тем самым положение, содержащееся в моих «Идеях к чистой феноменологии и феноменологической философии», которое, если его вырвать из контекста рассматриваемого там феноменологического эпохе, могло возбудить недоумение, оказывается совершенно корректным: о дереве как таковом можно сказать, что оно сгорело, но воспринятое дерево «как таковое» не может сгореть; ведь говорить о нем так было бы абсурдно, ведь тогда компоненте чистого восприятия, которую можно мыслить только как существенный момент некого Я-субъекта, приписывается то, что может иметь смысл только применительно к телу, состоящему из древесины, а именно горение. Психолог, пока он придерживается чистой дескрипции, в качестве единственных предметов-как-таковых имеетЯ-субъекты и то, что может быть опытно познано «в» самих этих субъектах (но тогда только посредством вышеупомянутого эпохе) как имманентно свойственное им, чтобы затем стать темой дальнейшей научной работы. Но он повсюду тут находит не только интенции, но и коррелятивно содержащиеся в них («содержащиеся» соразмерным их существу, совершенно своеобразным способом) «интенциональные предметы». Они являются не реальными частями интенции, а тем, что мнится в них, их тем или иным смыслом, причем с теми модальностями, которые имеют смысл именно и только для того, что подобно «смыслу». О том, что мнится в мнениях, сознается в сознательных переживаниях, интендиру-ется в интенциях,— все это слова, которые в феноменологической психологии неизбежно приходится употреблять в их предельно широком значении,— нельзя просто говорить; скорее, все это должно стать методически исследуемой рабочей темой психологии. Первое свойственно психологии данных. Даже Юм (да и как мог бы он этого избежать) говорит: впечатления от, перцепции от деревьев, камней и т. д., и так до сего дня говорит вся психология. Именно в силу этого, в силу своей слепоты к интенцио-нальному бытию-внутри, к этому «имению-чего-ли-бо-в-мыслях», как это, напротив, называется в языке, она закрыла для себя доступ к действительно интенционально-му анализу и, с другой стороны, к тематике интенциональ-ного синтеза, — т. е. не менее как к совокупной теме собственно-психологического, а именно дескриптивно-психологического исследования. Для внепсихологической жизни привычна установка то на личностное действие или претерпевание, то на его «смысл» (на то, что «имеют в мыслях»); также и в научной сфере мы сталкиваемся с известными ограничениями интереса в отношении тематики истолкования смысла, как, например, в филологии, с ее постоянной рефлексией и вопрошанием относительно того, что человек, употребляющий в своей речи те или иные слова, имел в виду, в чем состояло его опытное, теоретическое, практическое и т. п. мнение, что он имел в своих мыслях. Но только в том случае, если мы не хотим видеть ничего другого, не хотим следовать ничему другому во всех его субъективных модусах и в универсальной конкретности жизни, которая и придает смысл всему, и сама его имеет, в ее всеобъемлющем синтезе всех смыслообразований, а не изолированно,— только тогда мы получаем чисто психологические проблемы. Иными словами, только тот, кто живет в состоянии универсального эпохе и благодаря ему открывает для себя универсальный горизонт чистой «внутренней жизни», интенциональной жизни как осуществляющей смысловое и значимостное свершение, открывает также и действительную, подлинную и, я подчеркиваю, абсолютно замкнутую в себе проблематику интенциональности — проблематику чистой психологии, которая затем передается и всем тем наукам (психофизическим, биологическим), которые занимаются психическим.