PhilosofFine

Критика христианства, проводимая Розановым, во многом подобна соответствующим рассуждениям Ницше и, вероятно, в немалой степени была навеяна мыслями немецкого философа. Наиболее глубокие работы Розанова на эту тему были непосредственно связаны с оживленной дискуссией о соотношении христианства и культуры, которая развернулась на заседаниях Религиозно-философского общества в 1901-1903 и 1907-1910 гг. Помимо Розанова особенно активны в этой дискуссии были Д.Мережковский (он и стал ее инициатором) и Н. Бердяев. Хотя всех активных участников этих заседаний объединяло общее устремление к критическому пересмотру традиционного христианства и стремление найти новую форму религиозного мировоззрения, в большей степени соответствующую современности, Розанов оказался в определенной оппозиции к Мережковскому, выступившему с идеей "нового религиозного сознания", вокруг которой и развернулся спор. Фиксируя глубокое противоречие, возникшее между историческим христианством, исторической (православной) церковью, с одной стороны, и всей сферой человеческой культуры, с другой, Мережковский утверждал, что это противоречие возникло из-за искажения евангельского учения Иисуса Христа; поэтому возврат к чистоте этого учения должен привести к гармонии христианства и культуры (подробнее о взглядах Мережковского см. в разделе 11.1). В противоположность этому Розанов настойчиво доказывал, что та нежизнеспособная и противоречащая культуре форма христианства, которая возникла в его историческом развитии, является совершенно естественным и логичным следствием учения, изложенного в Новом Завете, и, значит, преодоление недостатков христианства должно заключаться, по сути, в преодолении христианства как такового.

Нужно признать, что рассуждения Розанова в этой дискуссии выглядят гораздо более убедительными, чем рассуждения Мережковского. Вчитываясь в Новый Завет, Розанов находит там в качестве самой важной, определяющей идеи - отрицание мира, земного бытия ради "того света", "рая". Поскольку же, согласно христианству, человек достигает "рая" и окончательно расстается с несовершенным земным бытием только через смерть, Розанов считает совершенно естественным тот культ смерти, культ умерших, который пронизывает христианскую догматику и христианский обряд. "Собственно, - пишет он, - был оставлен христианам очерк "князя мира сего", семьи, литературы, искусства. Но нерв был выдернут из него - осталась кукла, а не живое существо. Как только вы попробуете оживлять семью, искусство, литературу, как только чему-нибудь отдадитесь "с душою", - вы фатально начнете выходить из христианства . "Гробом" оно бежит вперед, на гробе зиждется". Называя Христа "Сладчайшим", Розанов противопоставляет эту неземную "сладость", сладость смерти, всему мирскому, земному. "Ни Гоголь, ни вообще литература, как игра, шалость, улыбка, грация, как цветок бытия человеческого, вовсе не совместим с люно-цветком, "Сладчайшим Иисусом"". При этом в наиболее радикальной форме эта тенденция к отрицанию мира и культуры, к провозглашению смерти единственной целью, как считает Розанов, проявилась в византийском христианстве, а затем и в унаследовавшем его традиции русском православии. В этом смысле он отдает должное католицизму, который в гораздо большей степени стремился соответствовать земным нуждам и бедам людей. "Разница между тишиною и движением, между созерцательностью и работою, между страдальческим терпением и активною борьбою со злом - вот что психологически и метафизически отделяет Православие от Католичества и Протестантства и, как религия есть душа нации, - отделяет и противополагает Россию западным народностям".

В этом контексте Розанов особенно подробно рассматривает то негативное, разрушительное влияние, которое христианство оказало на брак и семью. Эта тема занимала очень много места в его статьях 1900-1910 гг. и вызвала большой резонанс в общественном мнении, сделав имя Розанова известным самым широким кругам читающей публики. В противоположность многим христианским (и не только христианским) мыслителям, полагавшим, что половая характерность личности является следствием "грехопадения", следствием и знаком несовершенства человеческого бытия, Розанов настойчиво утверждает, что пол является неотъемлемой и очень важной характеристикой индивидуальности человека. "Совершенный" (в библейском смысле) человек, если бы он был возможен, был бы в такой же степени наделен половыми особенностями, как и человек в его современном, "несовершенном" состоянии. Радикальной ошибкой христианства Розанов считает отрицание факта абсолютной фундаментальности пола, признание его негативной характеристикой, относящейся исключительно к земной, материальной, а не к духовной сфере человеческого бытия. Христианство "мирится" с наличием половой сферы жизни, с браком и семьей, как с неизбежным злом, однако общая тенденция к отрицанию земного бытия приводит к тому, что идеал христианской святости подразумевает полное "искоренение" этой сферы, непримиримую борьбу с естественными чувствами любви, материнства, отцовства и т. п. Не случайно мифологической основой христианства является история непорочного ("бессеменного", как пишет Розанов) зачатия Иисуса Христа; "как только в половом месте вы поставили значащую величину, все равно единицу или дробь, поставили что-нибудь, - вы отвергли, ниспровергли Евангелие и христианизм. Самая его суть и есть "±0" пола. В этом не "что-нибудь" его, а все оно. Церковь до такой степени на этом яростно настаивает, что ее невозможно ничем так оскорбить, как и действительно нельзя бы ничем ее так ниспровергнуть, как утверждением, намеком, предположением, что в И. [исусе] Христе и Божией Матери было что-нибудь настоящее половое, а не только "схема", "очерк", да и то лишь словесный, "девы-женщины", "учителя-мужчины"". Сделав идеалом человеческой жизни монашеский аскетизм (скопцы только довели до логического завершения эту важнейшую тенденцию), христианство безнадежно исказило европейскую семью; вместо духовной глубины, откровенности, ясности в брачно-семейных отношениях восторжествовали внешний формализм, лицемерие и даже прямая жестокость.