PhilosofFine

Уже первые впечатления от Западной Европы привели его к осознанию того факта, что идеалы, которые были выработаны просветителями XVIII в. и которыми вдохновлялись деятели Великой французской революции, не осуществились. А этот факт ставил под сомнение просветительскую уверенность в том, что разум играет решающую роль в истории. В декабре 1847 г. Герцен писал: " .мы были свидетелями, как все упования теоретических умов были осмеяны, как демоническое начало истории нахохоталось над их наукой, мыслию, теорией . Глубже изучивши революционные вопросы, мы требуем теперь и больше и шире того, что они требовали, а их-то требования остались тою же неприлагаемостью, как были". Но если идеалы просветителей не осуществились, то как можно быть уверенным, что наши идеалы осуществятся, спрашивает Герцен, "где лежит необходимость, чтобы будущее разыгрывало нами придуманную программу?".

Он осознавал не только несостоятельность просветительского воззрения на историю как на процесс осуществления разумных идей, но и недостатки гегелевского представления о прогрессе как логическом развертывании заранее заданных целей. Разум, т. е. историческая необходимость осуществления определенных целей, не доминирует в реальном историческом процессе, утверждал он, "жизнь имеет свою эмбриогению, не совпадающую с диалектикой чистого разума".

Можно ли из этого делать вывод, что мыслитель перестал верить в разумность истории, в непреложность действия исторических законов, пришел к мысли о господстве в истории случайности?

Некоторые высказывания Герцена действительно можно истолковать как отказ от идеи закономерного развития истории. Так, уже в 1847 г. он пишет: "История импровизируется, редко повторяется, она пользуется всякой нечаянностью, стучится разом в тысячу ворот . которые отопрутся . кто знает?" И в дальнейшем он неоднократно отмечает непредсказуемый характер исторического развития. В работе "Роберт Оуэн" (1860) Герцен утверждает: "Ни природа, ни история никуда не идут и потому готовы идти всюду, куда им укажут, если это возможно, т. е. если ничегр не мешает . Не имея ни программы, ни заданп, ной темы, ни неминуемой развязки, растрепанная импровизация истории готова идти о каждым, каждый может вставить в нее свой стих". В истории человек - "разом лодка, волна и кормчий. Хоть бы карта была!". Но в этой же работе Герцен показывает, что для достижения хоть какого-то результата в своей исторической деятельности человек должен "вглядываться в приливы и отливы волн, его несущих, изучать ритм их колебаний", т. е. воля человеческая, ее воздействие на ход истории не безграничны, здесь играет роль, насколько человек познал исторические реалии и как умело он строит свое поведение с учетом обстоятельств.

Отсюда зависимость исторического развития человечества от тысячи условий и человеческой воли вовсе не означает, что в истории господствует только случайность и никакие законы в ней не имеют места. Ведь и в природе закон проявляется по-разному. Но на природу человек привык смотреть как на нечто независимое от него, в истории же он считает себя ее участником, а потому и хозяином. Однако ни в природе, ни в истории человек "не самовластный хозяин". "Человек оттого не оскорбляется непокорностью природы, - пишет Герцен, - что ее самобытность очевидна для него; мы верим в ее действительность, независимую от нас; а в действительность истории, особенно современной, не верим; в истории человеку кажется воля вольная делать что хочет. Все это горькие следы дуализма ." Между тем не только история подчинена определенным закономерностям, но и воля человеческая, которая, казалось бы, настолько свободна, что никакие законы к ней неприложимы, и та в конечном итоге обусловлена историческими условиями и проявляется только в зависимости от обстоятельств. "Хотя воля человеческая не закована в законы математические, однако ж мудрено допустить здесь произвол .", - замечает Герцен. А поскольку проявление законов и их действие зависит от обстоятельств, от сложившихся исторических условий, а также от деятельности людей, то главное свое внимание он обращает на изучение социальных явлений, влияющих на поведение народных масс, на формирование идеалов, от которых зависит поведение этих масс.

Герцен, безусловно, принимает в расчет материальные факторы, влияющие на сознание масс. Экономический быт западноевропейских народов, говорит он, основан на частной собственности, а потому сознание масс пропитано мещанским духом. Русский народ же издавна привык к общинному владению землей. Поэтому идеи общественной собственности близки и понятны ему, и он легче может осуществить социалистические принципы на деле. "У нас право на землю - не утопия, а реальность, бытовой факт, существующий в своей естественной непосредственности и который следует возвести в факт вполне сознательный . Личность, имеющая право на землю, сама становилась крепка земле, крепка общине. Вся задача наша теперь состоит в том, чтоб развить полную свободу лица, не утрачивая общинного владения и самой общины". Однако русская крестьянская община, несмотря на свои "врожденные" социалистические основы, никогда не сможет развить эти основы без науки, без социалистической мысли. "Задача новой эпохи, в которую мы входим, - писал Герцен, - состоит в том, чтоб на основаниях науки сознательно развить элемент нашего общинного самоуправления до полной свободы лица, минуя те промежуточные формы, которыми по необходимости шло, плутая по неизвестным путям, развитие Запада. Новая жизнь наша должна так заткать в одну ткань эти два наследства, чтоб у свободной личности земля осталась под ногами и чтобы общинник был совершенно свободное лицо".