PhilosofFine

Как только, философствуя вместе с Кантом, мы, вместо того чтобы шагать вперед от его начала и по его пути, возвращаемся к вопросу о таких само собой разумеющихся моментах (которыми как не вызывающими никаких вопросов пользуется мышление Канта, да и мышление каждого человека), как только мы осознаем их в качестве «предпосылок» и удостоиваем собственного универсального и теоретического интереса, перед нами, к нашему растущему удивлению, раскрывается бесконечность все новых феноменов нового измерения, выходящих на свет только благодаря последовательному проникновению в смысловые и значимостные импликации этого само собой разумеющегося; бесконечность, потому что по мере проникновения выясняется, что каждый достигнутый в этом смысловом развертывании феномен, и прежде всего данный в жизненном мире как само собой разумеющимся образом сущий, сам уже несет в себе смысловые и значимост-ные импликации, истолкование которых выводит нас к новым феноменам и т. д. Это целиком и полностью чисто субъективные феномены, но не просто фактичности психофизических процессов протекания чувственных данных, а духовные процессы, которые как таковые с сущностной необходимостью выполняют функцию конституирования смысловых гештальтов. Но они каждый раз делают это из духовного «материала», который вновь и вновь с сущностной необходимостью оказывается духовным гештальтом, оказывается конституированным, равно как и всякий вновь появившийся гештальт призван стать материалом, т. е. функционировать в деле образования гештальтов.

Никакая объективная наука, никакая психология, которая все же хотела стать универсальной наукой о субъективном, никакая философия не смогла когда-либо тематизи-ровать и тем самым действительно открыть это царство субъективного. Не смогла этого сделать и кантовская философия, которая все же хотела вернуть нас к субъективным условиям возможности мира, доступного объективному опыту и познанию. Это царство целиком и полностью замкнутого в себе субъективного, имеющего свой способ бытия, функционирующего во всяком опытном познании, во всяком мышлении, во всякой жизни, т. е. повсюду неотъемлемо присутствующего, и все же так никогда и не попавшего в поле зрения, так и оставшегося не схваченным и не понятым.

Исполнит ли философия приданный ей при изначальном учреждении смысл науки, дающей универсальное и окончательное обоснование, если она оставит это царство в его «анонимности»? Может ли она это сделать, может ли это сделать какая-либо наука, которая хотела быть ветвью философии, которая, таким образом, не могла потерпеть под собой никаких предпосылок, никакой фундаментальной сферы сущего, о которой никто ничего не знает, которую никто научно не исследовал и не подчинил себе в познании? Я вообще назвал науки ветвями философии, хотя бытует столь расхожее убеждение, что объективные, позитивные науки самостоятельны, самодостаточны в силу своего будто бы полностью обоснованного и потому образцового метода. Но не состоит ли, в конце концов, единый телеологический смысл, проходящий через все сист