PhilosofFine

Между тем наша задача еще не выполнена. Мы сами — и те мысли, которые нам пришлось по необходимости сформировать, чтобы привести мысли предшествующих времен к подлинному резонансу, в котором как раз и стала очевидной их, как зародышевых форм, ориентированность на конечную форму,— мы сами, говорю я, все-таки тоже принадлежим этому единству историчности. Поэтому перед нами стоит еще задача: осмысленно истолковать развитие философии, предшествующее нам самим и нашей сегодняшней ситуации. Но, как мы вскоре поймем, именно на это указывает имя психологии в названии этих докладов. Для окончательного выполнения нашей задачи не требуется подробнее вдаваться в разнообразные философии и особые течения последующего времени. Нужно будет дать лишь общую характеристику, основанную на приобретенном понимании предшествующей историчности.

Философский объективизм нововременного склада с его физикалистской тенденцией и психофизическим дуализмом не вымирает, на этой стороне можно совсем неплохо чувствовать себя в «догматической дремоте». Пробудившиеся от нее, на другой стороне, были разбужены прежде всего и главным образом Кантом. Здесь, стало быть, берет начало течение немецких идеализмов, вышедших из трансцендентальной философии Канта. В них в новой форме трансцендентального рассмотрения мира поддерживается, и даже с особенной силой обновляется тот великий порыв, который прежде, со времен Декарта, воодушевлял объективистскую философию. Правда, и ему не суждено было длиться долго, несмотря на то потрясающее впечатление, которое временами производила гегелевская система и которое, казалось, обещало ей вечное господство. Резко усилившая свою действенность реакция вскоре стала по своему смыслу реакцией против всякой трансцендентальной философии этого стиля, и хотя последний не совсем отмирает, однако дальнейшие попытки такого философствования утрачивают свою первоначальную силу и живость развития.

Что касается порыва объективистской философии, то он в некоторой степени сохраняется в развитии позитивных наук. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что это вовсе не был философский порыв. Напомню о том смысловом превращении, которое эти науки претерпели одновременно с их формированием в качестве специальных наук и в результате которого они, в конце концов, полностью утратили великий смысл, который раньше был жив в них как в ветвях философии. Мы уже говорили об этом, однако ради прояснения ситуации, сложившейся в XIX веке, здесь очень важно остановиться на этом несколько подробнее. Из наук, отличавшихся тем единственно подлинным смыслом, неприметно развились новые достопримечательные искусства, которые можно было поставить в ряд с прочими искусствами более высокого и более низкого ранга: как изящными искусствами (например, зодчество), так и искусствами более низких ступеней. Им стало можно научить и научиться в соответствующих институтах, в семинариях, на выставках моделей, в музеях. В них можно было выказать сноровку, талант, и даже гений — например, в искусстве находить новые формулы, создавать новые точные теории, чтобы предвидеть, как будут протекать природные явления, чтобы проводить индуктивные умозаключения такой широты действия, какая в прежние времена была бы немыслима. Или в искусстве интерпретировать исторические документы, выполнять грамматический анализ языков, конструировать исторические взаимосвязи и т. д. Здесь повсюду можно встретить великих гениев, пролагающих новые пути, вызывающих наивысшее восхищение среди остальных людей и даже слишком его заслуживающих. Но искусство — это не наука, чья изначальная и никогда уже не оставляемая интенция состоит в том, чтобы через прояснение последних источников смысла достичь знания того, что действительно понято, и понято в своем последнем смысле. По-другому это выражается в понятии радикально беспредпосылочной и получившей последнее обоснование науки или философии. Конечно, это теоретическое искусство имеет ту особенность, что, возникая из философии (пусть и из несовершенной философии), оно имеет сообщаемый всем ее искусным порождениям, но скрытый смысл, который нельзя извлечь из одной лишь методической техники и ее истории, но который может пробудить только действительный философ, а развернуть в его подлинных глубинах — только трансцендентальный философ. Таким образом, в теоретическом искусстве действительно скрыто научное познание, только доступ к нему затруднен.