PhilosofFine

Эта вечная недовоплощенность была предопределена самой его личностью. Он никогда не пребывал в состоянии покоя. Он не мог просто писать, его слово рождалось вместе с жестом. Как писал Ф. А. Степун, необъятный горизонт сознания Белого "непрерывно полыхал зарницами неожиданнейших мыслей", но в полете речи "чем вдохновеннее он говорил, тем чаще логика его речи форсировалась фонетикой слов: ум превращался в заумь, философская терминология - в символическую сигнализацию", так что "минутами прямой смысл почти совсем исчезал из его речи".

Поэтому, когда в "Магии слов" (статья из книги "Символизм") мы читаем про "слово-символ", что "живое, изреченное слово не есть ложь", что оно - "выражение сокровенной сущности моей природы; и посколько моя природа есть природа вообще, слово есть выражение сокровеннейших тайн природы", - мы должны слова "моей" и "моя" читать не расширительно ("моя", как вообще принадлежащая всякому человеку), но буквально ("моя", как принадлежащая А. Белому). Такое прочтение будет точнее передавать суть воззрений писателя, тем более что человеческое творчество для него вообще начинается с личного жизнетворчества, творчества "я". И сам пафос возвеличивания художественного слова целиком совпадает с творческим состоянием Белого. Он говорит не только о слове, как таковом, но и о слове, которое рождается из его уст или под его пером: "В слове дано первородное творчество; слово связывает бессловесный, незримый мир, который роится в подсознательной глубине моего личного сознания с бессловесным, бессмысленным миром, который роится вне моей личности. Слово создает новый, третий мир - мир звуковых символов, посредством которого освещаются тайны вне меня положенного мира, как и тайны мира, внутри меня заключенные; мир внешний проливается в мою душу; мир внутренний проливается из меня в зори, в шум деревьев; в слове, и только в слове воссоздаю я для себя окружающее меня извне и изнутри, ибо я - слово и только слово".

Эта работа, которая евангельское "В начале было Слово" доводит до абсурдного (и почти гениально выраженного) сближения Божественного глагола с вполне земной речью, показывает, что теория Белого вытекает не столько из его исследований (они здесь вторичны), не столько из что, сколько из как: из того, как он работал над словом, из вообще характерных черт его личности.

Почти все мемуаристы, включая самых доброжелательных, вроде М. И. Цветаевой, пишут о постоянной "неверности" Белого. Отсюда его прыжки от поэзии к стиховедению, от литературы к исследованиям, лежавшим в русле первых работ по семиотике и т. д. Отсюда и его неустойчивость в философии.

В предисловии к "Символизму" Белый бросает фразу: " .в настоящее время я не разделяю по существу некоторых тезисов печатаемых статей, - однако я разделяю их условно". То же он мог бы повторить в отношении большинства своих теоретических работ. Он всегда ныне думает не так, как вчера. О центральной работе, которая написана специально для книги "Символизм", он в том же предисловии говорит: "В "Эмблематике смысла" я даю негативное обоснование доктрины символизма; положительное ее раскрытие я откладываю". Единственное "положительное" замечание укладывается всего в две строчки: " .считаю нужным здесь только сказать, что символизм есть для меня некоторое религиозное исповедание, имеющее свои догматы".

Как ни странно, это предисловие-скороговорка и есть то самое незыблемое, что остается во всех построениях Белого. Даже когда он начинает по видимости этому противоречить, внутренне - в этом религиозном отношении к слову - его основа и как художника, и как мыслителя. Для него искусство если и является целью, то далеко не последней целью, само оно должно вести к преображению жизни, к теургии. Религия завершает искусство и дает ему смысл. Без этого мир будет пребывать в хаосе. Человек входит в этот мировой хаос и своим творчеством вносит в него смыслы, создает ценности, творит жизнь. Через творчество Логос организует мировой Хаос.