PhilosofFine

Зафиксированный в таком виде, итог критики Соловьевым западной философии представляет собой по-настоящему новаторский принцип, непосредственно развивающий в более ясной рациональной форме идеи Достоевского. Если бы Соловьев последовательно использовал этот принцип в качестве основы своей философии, он действительно радикально порвал бы с той традицией западноевропейской философии, в которой в качестве Абсолюта постоянно полагались отвлеченные и абстрактные начала, являющиеся, по сути, ни чем иным, как

Парадоксальный вывод, который вытекает из такого понимания внутреннего опыта, заключается в том, что в указанное всеединство, безусловно, должны войти и все внешние восприятия, поскольку и они в определенном смысле составляют внутренний опыт, его своеобразную периферию. На первый взгляд, этот вывод делает двусмысленным столь принципиальное для Соловьева различие "внутреннего" и "внешнего" опыта, однако по существу это не так. Ведь внешние восприятия входят во внутренний опыт в ином статусе по сравнению с их смыслом в обычной (позитивистской) концепции познания. Восприятие любого объекта, которое с точки зрения внешнего опыта выступает как самостоятельное и только внешним образом связанное с другими восприятиями, в рамках внутреннего опыта оказывается естественной, органичной частью того бесконечного, конкретного и неразрывного целого, каковым предстает на этом уровне личность человека. обобщениями отдельных сторон и свойств человеческой личности. В этом случае Соловьев в рамках строгой философской системы повторил бы мировоззренческий переворот, совершенный Достоевским. Напомним, что в своей метафизической концепции Достоевский произвел радикальный пересмотр традиционных представлений о взаимосвязи конкретной, эмпирической личности со всеобщими, сверхэмпирическими и сверхиндивидуальными "слоями" реальности. Именно эмпирическая личность во всей ее конкретности, цельности и временной динамике предстала у него основой бытия, истинно сущим, тем единственным звеном, через которое оказывается возможным понять всю полноту истины. Вторичность человека, его зависимость от среды, от мира превращаются в иллюзию, в обманчивую видимость, скрывающую подлинные отношения личности и мира.

Однако сила философской традиции оказалась сильнее, чем критический настрой мысли Соловьева. В позитивной части своей системы он все-таки подпал под обаяние "отвлеченного" мышления и в результате вложил свои новые, по-настоящему оригинальные интуиции в прокрустово ложе традиционных схем философского рационализма. Он словно бы испугался окончательного признания бесконечно богатого, конкретного и цельного мира, открываемого во "внутреннем опыте" эмпирической личности, за абсолютную основу всех форм бытия и познания (сам термин "внутренний опыт", конечно, не вполне адекватно передает смысл того интуитивного акта, который имеется здесь в виду). Поэтому уже "Кризисе западной философии", проявляя непоследовательность, он объявляет, что указанный "мир" (человеческая личность) является только выражением, манифестацией некоей внешней для него, цельной и всеединой, духовной реальности.

В последующих работах эта непоследовательность только усиливается. Перемещая центр тяжести с интуиции конкретного и всеединого бытия личности на рациональный анализ акта интуитивного постижения сверхчеловеческого Абсолюта-всеединства, Соловьев еще больше уклоняется от того пути, на котором можно было бы построить мировоззрение, действительно радикально порывающее с традицией "отвлеченных начал". Будь он более последовательным, перед ним предстала бы совершенно новая и никем до него не осмысленная задача разработки понятийного аппарата, способного выразить смысл интуиции цельного внутреннего мира личности, и описания всей реальности через понятия, исходно применимые только к миру личности, - та самая задача, которую в дальнейшем поставила и решила экзистенциальная философия, в том числе усилиями ее русских представителей -Л.Шестова, Н.Бердяева, С.Франка и Л.Карсавина (подробнее см. в соответствующих главах).

Наметив этот путь, Соловьев оказался неспособным пройти по нему до конца. Он все же остался приверженцем традиционного способа философствования, и, несмотря на отдельные нововведения, его система вполне укладывается в ту линию развития европейского "рационализированного" мистицизма, которая на Западе нашла себе гениальное завершение в философии позднего Шеллинга. Не случайно многие ключевые принципы соловьевской системы почти дословно заимствованы из системы его немецкого предшественника. Соловьев не любил признаваться в существенном влиянии на него философии Шеллинга по вполне понятной причине; он безусловно понимал: это ставит его систему в тот же самый философский ряд, порвать с которым он так настойчиво пытался.