PhilosofFine

Анализ времени, как основополагающего качества души, непосредственно ведет Лопатина к представлению о том, что есть душа в ее подлинной сущности. До сих пор мы избегали упоминать то определение, которое присутствует чуть ли не на каждой странице трудов Лопатина, посвященных анализу сознания и его структуры. Наиболее естественно это определение вводится именно через идею сверхвременности души, "возвышающейся" над своими временными состояниями как нечто абсолютно целостное. Лопатин называет это сверхвременное бытие души субстанцией и тем самым сознательно (вслед за Козловым) присоединяется к лейбницеанству, как одной из наиболее глубоких версий новоевропейского рационализма. В рамках этой традиции отношение сверхвременного единства к своим временным состояниям превращается в отношение субстанции к своим феноменальным проявлениям; "то, что во времени, взятом отвлеченно в нем самом, является как неудержимое исчезновение каждого достигнутого момента, то для субстанции осуществляется как ее положительная длительность или как ее действительное сохранение в смене разнообразных состояний". Именно эта модель и оказывается ключевой во всех рассуждениях Лопатина о природе человеческой личности, сознания, души. В отношении к проблеме времени это, в частности, приводит к тому, что исток времени переносится в мир субстанций; Лопатин приходит к метафизическому постулату буквально (но более решительно и твердо) повторяющему один из постулатов Козлова: " .время есть необходимая форма деятельности каждой конечной субстанции и взаимодействия таких субстанций между собой".

Однако принятие модели взаимодействующих субстанций, совпадающей с представлением Козлова о структуре истинного бытия, ведет Лопатина к тем же трудностям, о которых мы говорили выше в связи с анализом философии Козлова. Феноменологический анализ сознания, который составляет важнейшую часть философских построений Лопатина, вступает в неразрешимое противоречие с указанной метафизической моделью, достигнуть компромисса между ними можно только за счет существенного обеднения обеих составляющих. Это и происходит в философских сочинениях Лопатина. Понимая, что идея непосредственной феноменальной данности бытия в сознании противоречит идее субстанции как особой, самостоятельной сущности, "возвышающейся" над всеми своими конечными состояниями, он пытается развить новое и достаточно необычное понимание соотношения "субстанции" и ее "проявлений". В противоположность обычной трактовке этого соотношения (от Декарта до Шопенгауэра), в которой бытие субстанции мыслится как трансцендентное по отношению к ее конечным, феноменальным проявлениям, Лопатин утверждает, что субстанция имманентна своим явлениям, "Явления духа должны быть не только показателями, но и прямою реализацией его существа, потому что они суть его акты и состояния, а дух вне своих состояний и действий есть пустая абстракция - словесный термин, а не действительность".

По Лопатину, в непосредственном сознании какого-либо явления мы на самом деле воспринимаем не только и не столько само это изолированное и текучее явление, сколько субстанциальное единство своего сознания, своей души, частной реализацией которой выступает указанное явление. Именно субстанциальное единство личного сознания является той основой или тем фоном, на которых выстраивается и выявляется многообразная (вообще говоря, бесконечная) система феноменов, фактов сознания. Более конкретными формами "опознания" субстанциального единства души Лопатин считает сознание реальности времени и сознание нашей внутренней активности.

На основании этих исходных принципов Лопатин решает и проблему соотношения мира субстанций и мира физических объектов. Совершенно очевидно, что второй всецело зависим от первого и творчески создан первым. В конечном счете, Лопатин склоняется к тому же решению этой проблемы, которое было характерно для Козлова и которое непосредственно развивает идеологию Лейбница. Объекты и явления материального, физического мира Лопатин рассматривает как психические значки творческих действий субстанций. В результате здесь перед ним встает та же самая проблема, о которой пришлось задуматься Козлову: можно ли на основании познания материального мира что-либо утверждать об истинном бытии, о мире субстанций? Однако если Козлов мог оставить этот вопрос в некоторой неопределенности, Лопатин принужден к совершенно определенному ответу на него. Ведь он настойчиво подчеркивает имманентность субстанции своим явлениям, неразрывное единство субстанции со своими творческими актами. Но это с неизбежностью ведет к признанию возможности непосредственно переходить от познания мира явлений к метафизическому познанию мира субстанций. При таком предположении не может быть существенных противоречий между законами физического мира и "законами" мира субстанций, а формы их познания должны дополнять друг друга. Однако такое единство миров и взаимодополнительность их форм познания остается абстрактным постулатом в философии Лопатина. Более того, он постоянно подчеркивает, что законы физического мира ничего общего не имеют с метафизическими закономерностями существования и творческой деятельности субстанций. Особенно это проявляется в резко отрицательном отношении Лопатина к физической модели возникновения чувственных ощущений и восприятий, о которой уже говорилось выше. Эту модель он считает сугубо условной и символической, ничего общего не имеющей с творческой причинностью субстанций, по которой они и порождают ощущения и восприятия, как свои внутренние состояния.