PhilosofFine

Понятое в таком смысле, божественное всемогущество полностью устраняет хотя бы какую-то самостоятельность человека, более того, оно делает абсолютно бессодержательным само представление о человеческой личности. Ведь содержание конкретной человеческой личности определяется прежде всего индивидуальной памятью, индивидуальным прошлым, теряя которое, человек теряет себя. Что останется от человека, если принять, что все его прошлое непрерывно меняет свои очертания по непонятному капризу Бога? Сам Шестов в ранних работах постоянно настаивал на том, что ни один человек никогда не откажется от пережитых им состояний отчаяния и безнадежности, поскольку именно в них личность обретает себя. Но под властью Бога, способного "бывшее сделать никогда не бывшим", все эти состояния могут и должны исчезнуть, а значит, исчезнет и личность. Человек превращается при этом в непонятный фантом, его жизнь лишается какого-либо смысла и какой-либо цели, а все "ужасы" и "отчаяния", о которых Шестов говорит как о пути обретения "откровения" (откровения Абсурда), превращаются в глупую и ненужную игру Бога с человеком. Жизнь человека имеет смысл и требует оправдания только в том случае, если она обладает самостоятельностью по отношению к стоящему над человеком Богу, но это означает, что для Бога не все возможно - для него невозможно уничтожить человека, лишить его памяти и ответственности за его прошлое.

Неразрешимый конфликт двух обозначенных тенденций пронизывает все позднее творчество Шестова. В рамках первой из них Шестов продолжает требовать, чтобы человек сознательно и ответственно смотрел в лицо Абсурду, чтобы он, не боясь отчаяния и безнадежности, пошел навстречу судьбе, противопоставляя ей Абсурд как выход из однозначности и необходимости. Это предполагает величайшую ответственность человека и величайшую отвагу - "метафизическую" отвагу, отвагу верить в невозможное и реализовать его. В этом случае можно с полным правом говорить о вере как о втором (или третьем, Шестов в этом вопросе не вполне точен) измерении мышления. Такой образ не предполагает абсолютного разрыва между верой и разумом, здесь предполагается, что вера, как путь к непосредственности Абсурда, как "откровение" Абсурда, в ее единстве с волей человека может преобразовать его жизнь; и хотя это преобразование должно произойти вопреки убеждениям разума, оно все-таки совместимо с разумом, может быть понято как "расширение" разума, а не как его полное отрицание. Человек во всей полноте своей веры в этом случае находится как бы между Абсурдом и разумом. С одной стороны, он преодолевает необходимость, которая навязывается разумом, и внедряет в необходимость новые возможности; с другой стороны, прорываясь к непосредственности Абсурда, он своей волей "укрощает" океан возможностей и вводит его в русло желаемых и требуемых реализаций.

В рамках противоположной тенденции Шестов полностью отрывает веру и от разума, и от воли и превращает человека в безвольного раба этой фанатичной веры. Парадоксально, но Шестов совершенно не замечает, что в своих поздних работах он сам впадает в тот проповеднический пафос, который согласно его ранним трудам всегда используется людьми для того, чтобы уйти от реальных проблем жизни, заслониться от экзистенциального опыта, открывающего истину Абсурда. В результате он попадает в ту же ситуацию, в которой находились "герои" его ранних работ: Толстой, Ницше, Достоевский. Он проповедует фанатичную веру, но за этой проповедью скрывается нежелание признать ответственность человека за свою судьбу и за свой выбор, осуществляемый в каждый момент жизни. Он начинает безжалостно судить людей, делить их на правых и виноватых перед своей "истинной верой". Очень точную характеристику этой интонации, доминирующей во всех поздних сочинениях Шестова, дал Г.Федотов в рецензии на книгу "На весах Иова". Если человеческое и божественное "Я" представляются как абсолютный каприз, то нет никаких оснований для Завета между ними. Одно капризное "Я", всего вероятнее, уничтожит другое. При чудовищном неравенстве сил может ли быть сомнение в исходе поединка? Бог Шестова . весьма мало напоминает Бога Израи-лева: скорее всего Вицлипуцли мексиканского пантеона . только страшный индивидуализм Шестова, его полная незаинтересованность в спасении людей мешает ему защищать костры. Чуточку побольше любви, и Шестов превратится в инквизитора".