PhilosofFine

Борис Петрович Вышеславцев (1877-1954) был одним из учеников П. Новгородцева. Закончив в 1899 г. юридический факультет Московского университета, Вышеславцев занялся адвокатской практикой, однако вскоре увлекся философией и в 1902 г., оставив адвокатуру, начал подготовку к профессорскому званию под руководством Новгородцева. В 1914г. Вышеславцев защитил магистерскую диссертацию на тему "Этика Фихте. Основы права и нравственности в системе трансцендентальной философии" и издал ее в виде книги. В 1917 г. он стал профессором юридического факультета Московского университета, но в 1922 г. был выслан из России. В 1922-1924 гг. Вышеславцев жил в Берлине и преподавал в Религиозно-философской академии, затем вместе с Академией переехал в Париж, где принимал вместе с Бердяевым активное участие в организации издательства YMKA-PRESS и в редактировании и издании журнала "Путь". Знакомство с К. Юнгом привело Вышеславцева к увлечению психоанализом, которое отразилось в его главном философском труде "Этика преображенного Эроса. Проблема Закона и Благодати" (1931). После войны Вышеславцев опубликовал две книги, посвященные социальной философии "Философская нищета марксизма" (1952) и "Кризис индустриальной культуры. Марксизм. Неосоциализм. Неолиберализм" (1953). Посмертно была издана его книга "Вечное в русской философии" (1955).

По глубине и силе философского мышления Вышеславцев далеко уступает своим более именитым современникам, в том числе и своему учителю П. Новгородцеву. Несмотря на то, что сочинения Вышеславцева всегда обладают определенной "драматургией", связанной с диалектическим развитием идей и привлекающей читателя, сами эти идеи не отличаются существенной оригинальностью и богатством, а итоги развития исходных принципов, как правило, не вносят в них ничего нового, оставляя ощущение заметной схематичности построений.

Быть может, самой талантливой и оригинальной работой Вышеславцева стала его первая книга "Этика Фихте". Здесь он предпринял попытку современного прочтения одного из классиков немецкой философии и в этом смысле выступил как один из представителей широкого движения европейской философии начала XX в. к "неканонической" интерпретации классических систем. Подобно своему учителю Новгородцеву и своему другу и коллеге И. Ильину (который также опубликовал ряд работ, посвященных интерпретации философии Фихте), Вышеславцев попытался найти в немецкой классике совершенно новые подходы к проблеме постижения Абсолюта. В его интерпретации (как и в интерпретации Ильина; см. раздел 15.1) Фихте оказывается философом, который открыл путь к построению новой метафизики, преодолевающей стереотипы рационалистической традиции. Доказательство глубокой иррациональности Абсолюта, точно так же как и иррациональности акта слияния человеческого сознания с Абсолютом, - вот что Вышеславцев выделяет в качестве главного достижения Фихте. Одновременно он находит у Фихте очень глубокую и проработанную концепцию, объясняющую взаимосвязь и взаимодополнительность иррационального и рационального, интуиции и мышления. В противовес классическому рационализму, для которого определение "иррациональный", применительно к каким-либо элементам человеческого сознания и опыта, означало негативность, ложность, несущественность этих элементов, Фихте, по мнению Вышеславцева, пришел к пониманию позитивности иррационального, первичности некоторой сферы иррационального по отношению ко всем возможным формам и элементам рационального в нашем сознании и в нашей жизни.

Нужно отметить, что пересмотр традиционного понимания соотношения рационального и иррационального в нашем опыте и в самой структуре бытия, признание иррационального, если и не первичным, то равноправным по отношению к рациональному, было очень характерно для русской философии начала XX в. В немалой степени это было обусловлено влиянием новейших течений западной мысли, в первую очередь, философии жизни и психоанализа. Однако это влияние гармонично соединилось с традициями самой русской философии, которая уже в лице старших славянофилов и Достоевского подвергла резкой критике классический западный рационализм и пыталась найти истинную сущность человека в неких иррациональных (сверхрациональных) сферах его бытия. Подход к той же проблеме русских мыслителей начала XX в. отличался только тем, что они не просто отрицали рациональное в пользу иррационального, а доказывали глубокое единство и равную значимость этих противоположных определений бытия и сознания, а также стремились понять, каким образом это единство реализуется в нашей жизни, каким образом рациональность "рождается" из стихии иррационального. Естественно, что при этом было пересмотрено резко негативное отношение к классическому философскому наследию, характерное для многих русских философов XIX в. Теперь наиболее оригинальные интерпретации классических систем неизменно строились на убеждении, что эти системы не были строго рационалистическими, а включали в себя признание (хотя бы неявное) значимости иррационального. Наиболее известный пример такой интерпретации как раз дает работа Вышеславцева о Фихте. Можно указать и другие, не менее выразительные примеры. В этом духе Новгородцев оценивал значение философии Канта (см. предыдущий раздел); подобным же образом Франк в фундаментальной статье "Учение Спинозы об атрибутах" доказывал, что Спиноза является ярким представителем не только рационалистической, но и мистической традиции в европейской философии (см. раздел 13.3), а Ильин в своем капитальном труде "Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека" утверждал, что в основе гегелевской философии лежит признание силы и значения иррациональных составляющих в бытии, человеке и Боге (см. раздел 15.3).