PhilosofFine

Однако эта критика психологии данных, а равно и той психологии, которая, как у Брентано, принимает в расчет интенциональность, должна получить теперь систематическое оправдание. Рассмотрим несколько ближе описанный ранее само собой разумеющийся характер будто бы самого обычного опытного обоснования дуализма, параллельных абстракций, различения внешнего и внутреннего опыта как абстрактивных видов опыта, приписываемые, соответственно, естествознанию и психологии. Если мы, в частности, направим наше внимание на «внутренний», душевный опыт, то это происходит не так, как если бы мы в обычном опыте человека, абстрагируясь от всякой природы, сразу же нашли бы его чисто душевную жизнь как реально свойственный ему слой интенциональных переживаний, т. е. действительно получили бы противоположность той абстракции, которая поставляет нам в качестве темы его телесность. В обычном опыте мира мы находим людей в их интенциональной соотнесенности с какими-либо вещами, животными, домами, полями и т. д., т. е., в плане сознания, как аффицируемых ими, активно обращенных к ним, вообще их воспринимающих, активно их вспоминающих, о них размышляющих, планирующих, действующих.

Если мы, как психологи, абстрагируемся в отношении отдельного человека от его живого тела как тела [korperlicher Leib] (поскольку оно принадлежит к темам естествознания), то это ничего не изменит в этих интенцио-нальных соотнесенностях с реальным в мире. Осуществляющий их человек достоверно сознает при этом действительность реальных вещей, которыми он занят, и точно так же психолог, время от времени делающий человека своей темой и пытающийся понять то, что этот человек воспринимает, что он думает, обсуждает и т. д., имеет свои достоверности в отношении соответствующих вещей. Здесь нужно заметить: познаваемые в опыте и получающие языковое выражение интенциональности того или другого лица (которое понимается уже в абстракции от его живой телесности) имеют смысл реальных связей между этим лицом и другими реальностями. Конечно, эти реальности не являются составными частями собственной психической сущности этого лица, вступающего в связи с соответствующими реальностями, хотя мы и должны приписывать тем не менее его восприятие, его мышление, оценивание и т. д. его собственной сущности. Чтобы получить, таким образом, чистую и подлинную тему требуемой теперь «дескриптивной психологии», нам нужен полностью осознанный метод, который я — в этой взаимосвязи, как метод психологии — называю феноменолого-психологической редукцией. (Вопрос о том, как она соотносится с трансцендентальной редукцией, мы пока оставим открытым.)

Как психолог, я наивно стою на почве предданного созерцаемого мира. В нем распределены вещи, люди и звери с их душами. Теперь я хочу сначала на примерах, а затем во всеобщности истолковать то, что конкретно и собственно присуще человеку чисто в его духовном, душевном бытии. К этой собственной существенности души принадлежат все интенциональности, например переживания, относящиеся к типу «восприятие», в точности те, которые переживаются выбранной в качестве примера личностью и в точности так, как они ею переживаются, причем никогда не принимается в расчет то, что выходит за пределы собственно существенного для этой личности, для ее «души». Но вне зависимости от того, имеет ли восприятие модус акта рассмотрения-истолкования или же модус пассивного соз-навания того не принимаемого во внимание фона, на котором как раз воспринимается то, на что внимание обращено, ясно: то, как обстоит дело с бытием или небытием воспринимаемого, обманывается ли в отношении этого воспринимающая личность, а также, обманываюсь ли в этом я, психолог, в своей попытке последующего понимания [Nachverstehen] безоговорочно разделяющий веру в воспринимаемое,— все это для меня, как психолога, должно оставаться вне вопроса. Ничто из этого не должно входить в психологическую дескрипцию восприятия. Действительно ли мы имеем дело с бытием или всего лишь с иллюзией — это ничего не меняет в том, что соответствующий субъект в самом деле осуществляет, например, некое восприятие, в самом деле сознает: «вот это дерево», что он при этом осуществляет ту самую обычную достоверность, которая принадлежит существу восприятия, именно достоверность простого [schlichte] вот-бытия. Таким образом, все действительно непосредственно дескриптивные высказывания о личностях, о Я-субъектах, как они обычно бывают даны в опыте, с необходимостью выходят за пределы того, что относится чисто к собственно существенному этих субъектов. В чистоте мы можем выделить это только благодаря своеобразию метода эпохе. Это эпохе в отношении значимости; в случае восприятия мы воздерживаемся от участия в осуществлении той значимости, которую осуществляет воспринимающая личность. Для этого у нас есть свобода. Нельзя произвольно и с легкостью изменить модальность той или иной значимости, нельзя обратить достоверность в сомнение, в отрицание, точно так же как приязнь нельзя обратить в неприязнь, любовь — в ненависть, желание — в отвращение. Но можно с легкостью воздержаться от любой значимости, т. е. ради каких-либо целей приостановить ее осуществление. Но здесь нужно обдумать следующее. Каждый акт для выполняющей его личности есть некое достоверное бытие [GewiBsein] или некая модальность достверного бытия (сомнительное бытие, предположительное, ничтожное бытие) с тем или иным своим содержанием. Но в то же время это достоверное бытие чего-либо, или, как мы еще говорим, придание чему-либо значимости [In-Geltung-Haben], тоже имеет свои существенные различия, например, бытийная достоверность отличается от ценностной достоверности, далее, та и другая — от практической достоверности (скажем, достоверности какого-либо намерения), и каждая имеет свои модальности. Кроме того, различия в значимости того или иного акта возникают в силу того, что в них имплицированы другие акты и имплицированные в этих последних значимости, например, в силу окружающего каждый акт сознания горизонта.