PhilosofFine

Плоть, как и весь физический мир, считается состоящей из четырех элементов (стихий), которым соответствуют кровь, мокрота, слизь, желчь с присущими им качествами теплого, холодного, влажного и сухого. Их сочетания в теле, а тем самым и физическое состояние человека, зависят от времени года. По смерти плоть распадается на свои составные части, которые в момент воскрешения вновь соединяются, принимая более совершенные телесные формы. Более того, по убеждению Филиппа Пустынника, следует ожидать, что небо и земля также переменят свои свойства на лучшие, в результате чего "небесное тело и земное, и тварь вся нетленна будет". Разделенно-соединенная двуплановость бытия при этом сольется в единстве, в состоянии реального обожения.

Через весь памятник проходит идея зависимости духовных проявлений от плотского начала. Вне "сосудов и удов плоти" душа "невидима и незнаема". Через телесные органы она открывает мир. Важнейшей частью телесного назван мозг. Это "наилучший" и "нужнейший из всех членов". Уму, который пребывает в мозгу, приписываются три силы: памятное (или способности обладать бывшими событиями), мечтание (как способность предвосхищать будущее) и размышление. Если с телом связывается чувственность, то с умом внутреннее зрение. В памятнике говорится, что плоть видит очами, а душа - умом. Высшее в мироздании находится в ведении мыслимого, а нижний тварный мир подлежит чувственному восприятию.

Если оценивать философско-мировоззренческие установки памятника в целом, то нельзя не заметить, что в отличие от свойственного средневековой церковной литературе онтологического дуализма в нем присутствует стремление к гармоническому восприятию действительности. Плоть и душа представлены равнозначными, равновесными и взаимодополняющими друг друга началами. Из этого следовало оправдание материального, а также интерес к сугубо земной сфере бытия.

"Диоптру" и "Ареопагитики" нередко без достаточных оснований связывают с влиянием на идейную жизнь Древней Руси исихазма. Понятие исихазма означает спокойствие, молчание, тишину и уединение. Этот греческий термин применялся для обозначения подвижничества восточнохристианских отшельников (аскетов и молчальников). Мистико-аскетическая традиция в монашестве сложилась в IV - VI вв. и основывалась на обостренном переживании принципиальной несовместимости духовного и материального, культивировала крайне отрицательное отношение ко всему мирскому. Считалось, что дуалистическая разорванность бытия побеждается предельным ограничением плоти и возвышением духа.

Понятие исихазма нередко прилагают к вполне конкретному частному случаю мистико-аскетической практики и соответствующей ей теории, отождествляемой с учением византийского богослова Григория Паламы (1296 - 1359), который доказывал возможность прижизненного обожения (слияния с Богом) путем полного отречения от мира с последующим погружением в непрестанную молитву. Григорий Палама и его последователи в отличие от ортодоксальных христианских мистико-аскетических воззрений не считали тело источником греха, склоняясь к некоторому уравниванию в правах духовного и плотского начал. На этой основе строилось толкование христианского понятия Фаворского света - исходящей из Бога энергии, делающей возможным прижизненное обожение. Однако соединение тварного с нетварным в благодатной божественной энергии отнюдь не означало пантеистического тождества духовного и материального. Причастность Богу носила, таким образом, не сущностный, а энергийный (в конечном счете символический) характер Обожение оказывалось лишь максимально возможным в границах христианской доктрины приближением к Богу, которое не предполагало сущностного слияния тварного и духовного.

Проникновение идей исихазма на Русь связывают в первую очередь с деятельностью назначаемых в Константинополе митрополитов, и прежде всего Киприана и Фотия. В связи с этим делаются не вполне обоснованные попытки отождествить с исихазмом взгляды Сергия Радонежского и Афанасия Высоцкого, которые симпатизировали исихасту Киприану.

Сочетание традиций русского православия и отшельничества исихастского типа с конца XV в. олицетворяет собой фигура Нила Сорского. Однако, будучи хорошо знаком с афонским аскетизмом XV в., он сознательно делает выбор в пользу русской традиции монашеского уединения. Древнерусские идеологи уединенной молитвенной аскезы так и не восприняли идеи Григория Паламы об обожении. Не привился в русском монашестве и равнодушный к мирским чаяниям индивидуализм безмолвствующих в молитве. На Руси уединение от мира предполагало возврат к нему через любовь. Поэтому и затворничество было средством совершенствования не ради собственного спасения, а ради служения миру примером.