PhilosofFine

Если мы вернемся к нашей теме, то теперь сможем сказать, не боясь быть неправильно понятыми: если выявившаяся непонятность рационалистической философии Просвещения как «объективной» науки вызвала реакцию со стороны трансцендентальной философии, то реакция на непонятность всех испробованных версий трансцендентальной философии должна была вывести нас за их пределы.

Но теперь перед нами стоит вопрос: как можно понять то, что такой стиль вообще смог сформироваться в развитии философии Нового времени, вдохновляемой научной волей, и прорасти в великих философах и их философиях? В обращении с понятиями эти философы ни в коей мере не были лишь какими-нибудь сочинителями [Begriffsdichter]. Им было вполне присуще серьезное намерение создать философию как предельно обоснованную науку, как бы ни варьировался смысл этого предельного обоснования (вспомним хотя бы убедительные пояснения Фихте в набросках его «Наукоучения» или пояснения Гегеля в «Предисловии» к «Феноменологии духа»). Как же получилось, что они остались связаны своим стилем мифического образования понятий и интерпретации мира в темных метафизических антиципациях и не смогли пробиться к строгой научной понятийности и методу, так что каждый последователь Канта вновь и вновь замышлял философию в этом же стиле? В собственном смысле трансцендентальной философии заключалось то, что она возникала из рефлексии в отношении субъективности сознания, в которой для нас становится познаваемым и получает свою бытийную значимость мир (как научный, так и повседневно созерцаемый), и что она в силу этого считала себя обязанной развертывать чисто духовное рассмотрение мира. Но если она имела дело с духовным, то почему она не обратилась к психологии, столь ревностно развиваемой на протяжении столетий? Или, если эта психология ее не удовлетворяла, то почему она не разработала лучшую? Конечно, нам ответят, что эмпирический человек, психофизическое существо, сам принадлежит конституированному миру и своим живым телом, и своей душой. Таким образом, человеческая субъективность не есть субъективность трансцендентальная, и психологические теории познания Локка и его последователей всегда были предостережениями против «психологизма», то есть от любого применения психологии ради достижения трансцендентальных целей. За это трансцендентальная философия должна была постоянно нести свой крест: оставаться непонятной. Неизбежным оставалось различие между эмпирической и трансцендентальной субъективностью, неизбежным, но также и непонятным — их тождество. Я сам, как трансцендентальное Я, «конституирую» мир, и в то же время, как душа, остаюсь человеческим Я в мире. Рассудок, предписывающий миру свой закон, есть мой трансцендентальный рассудок, а последний формирует по этим законам меня самого — он-то, который представляет собой мою, как философа, душевную способность. Само себя полагающее Я, о котором говорит Фихте,— разве может оно быть каким-то другим Я, нежели Я Фихте? Если это и в самом деле не абсурд, а некая разрешимая парадоксальность, то какой другой метод мог бы помочь нам достичь ясности, если не метод исследования нашего внутреннего опыта и проводимого в его рамках анализа? Если речь идет о неком трансцендентальном «сознании вообще», если я, как это индивидуальное и отдельное Я, не могу быть носителем конституирующего природу рассудка, то не должен ли я буду спросить, каким образом я помимо моего индивидуального самосознания могу еще иметь всеобщее, трансцендентально-интерсубъективное сознание? Сознание интерсубъективности должно, следовательно, стать трансцендентальной проблемой; но опять-таки не видно, как оно может ею стать, разве только если расспросить меня самого, и снова во внутреннем опыте, а именно относительно тех способов сознавания, которыми я обретаю и дальше сохраняю других и человечество вообще; и как следует понимать, что я могу в себе проводить различие между мной и другими и придавать им смысл «мне подобных». Разве психология может тут оставаться безразличной, разве не должна она все это обсуждать? Такие же или подобные вопросы адресовались не только Канту, но и всем его последователям, совсем потерявшимся в темной метафизике, или «мифике». Однако следовало бы иметь в виду, что только после того, как будет разработано научное понятие о нашем человеческом разуме и о свершениях, осуществляемых человеком или человечеством, стало быть, только исходя из подлинной психологии мы сможем получить и научное понятие об абсолютном разуме и его свершениях.