PhilosofFine

Шестова интересуют последние, или "проклятые", вопросы существования человека: смысл жизни, смерти, природы, Бога. При этом он исходит из предпосылки о реальности самой обращенности человека к жизнесмысловым и миросмысловым проблемам, к "началам" и "концам", об их действительности в душе всякого или почти всякого индивида. Правда, он не утверждает, что эта обращенность общеобязательна, по крайней мере в общепринятом смысле этого слова, т. е. как некий для всех постоянно действующий неустранимый феномен. Но для него ясно, что всякий человек в определенных обстоятельствах способен ощутить в себе и пережить потрясающее и захватывающее стремление осмыслить корни, судьбу и предназначение своего собственного существования, как и существования всего универсума.

Указанное стремление проявляется у человека с наибольшей силой в пограничной ситуации. В общем смысле пограничная ситуация - это такое положение человека, когда он находится как бы на краю, на границе бытия в мире и собственного существования, это "положения, из которых нет и абсолютно не может быть никакого выхода .".

Безнадежность, осужденность, одиночество, несчастье, болезнь, заброшенность, постылость, стыд, безобразие, страх, отчаяние, ужас, невозможность - вот только некоторые из многочисленных слов, с помощью которых Шестов описывает состояние пограничной ситуации. "Одиночество, оставленность, бесконечное безбрежное море, на котором десятки лет не видно было паруса, - разве мало наших современников живут в таких условиях?" - вопрошает Шестов. И продолжает: "Быть непоправимо несчастным - постыдно. Непоправимо несчастный человек лишается покровительства земных законов. Всякая связь между ним и обществом прерывается навсегда".

Размышления об экстремальных моментах в жизни человека позволяли Шестову поставить ряд важных проблем философской антропологии. Но для этого ему требовались немалое интеллектуальное мужество, радикализм и настойчивость, ибо, с одной стороны, легко было сорваться в кощунство, с другой - не было и не могло быть никаких гарантий получить нечто достоверное и окончательное относительно глубинных, жизнесмысловых вопросов человеческого существования. И тем не менее он бесстрашно исследовал феномены трагедии, смерти, страха в надежде что-то разглядеть в темных водах отчаяния, иррационального. По Шестову, только в редкие минуты исключительных душевных подъемов и потрясений в человеке просыпается смутное и неясное сознание, что та прочность и устроенность, которых он успел добиться своими силами, есть только дань нашей ограниченности и слабости.

Пограничность ситуации обоюдоострая. Ее положительный полюс описывается в понятиях дерзновения, свободы, вызова, дела, упорства, отчаянной борьбы и т. п. Но в ряде случаев соответствующие "позитивные" состояния индивида смыкаются с "негативными": "Душа, выброшенная за нормальные пределы, никогда не может отделаться от безумного страха, чтобы нам ни передавали об экстатических восторгах. Тут восторг не погашается и не исключает ужасов. Тут эти состояния органически связаны - чтобы был великий восторг, нужен великий ужас. И нужно сверхъестественное душевное напряжение, чтобы человек дерзнул противопоставить себя всему миру, всей природе и даже последней самоочевидности".

Здесь мы подходим к самой трудной для Шестова проблеме, к тому, что он утверждал в качестве принципов, норм, что считал подлинным и должным. Трудной она была для него прежде всего психологически, поскольку противоречила духу воинствующего иррационализма и грозила превратить философию трагедии в философию позитивизма, так ему ненавистную.

Однако его "позитивизм" весьма немногословен и носит по преимуществу плюралистический, принципиально открытый характер. Основные категории его экзистенциальной онтологии - истина, жизнь, душа, человек, природа, Бог.

Истина как подлинность, как человеческая истина противоположна истинам науки, морали и человеческого общения. Она не связана с логическими истинами и суждениями. Дорога к ней лежит через пограничную ситуацию, которая только приоткрывает истину невероятную и невозможную, откровенную, ненасилуюшую, творческую, свободную, таинственную, чудесную и живую. Важно то, что такая истина одинаково присуща и человеку, и природе, и Богу. В ней скрыта "тайна" всякого бытия: "Случайно последняя истина скрыта от людей - или в тумане, которым природа обволокла свои задачи, нужно видеть злой умысел? Явно, что истина - я говорю, конечно, о последней истине - есть некое живое существо, которое не стоит равнодушно и безразлично пред нами и пассивно ждет, пока мы подойдем к нему и возьмем его. Мы волнуемся, мучимся, рвемся к истине, но истине чего-то нужно от нас. Она, по-видимому, тоже зорко следит за нами и ищет нас, как мы ее. Может быть, тоже и ждет, и боится нас".