PhilosofFine

Воцарение "эвдемонизма", идеала "эгалитарно-либерального", демократического устройства жизни на Западе Леонтьев связывает не только с забвением религиозной составляющей человеческого бытия и подлинных целей жизни, но и с тем фактом, что западная цивилизация вступила в последний этап своего развития - в эпоху угасания и гибели. Подобно Данилевскому, Леонтьев выделяет три стадии развития самобытной цивилизации: первая характеризуется простотой и недиф-ференцированностью проявлений (это период "первичной простоты", по терминологии Леонтьева), на второй происходит усложнение всех форм и расцвет культуры при усилении органического единства (период "цветущей сложности"), на третьей начинается процесс выравнивания, нивелирования и упрощения всех форм при постепенной утрате единства и целостности (период "вторичного смесительного упрощения"). Эту простую (и, конечно, неверную) формулу Леонтьев заимствует из биологии: как и Данилевский, он очень часто сравнивает цивилизации с развивающимися биологическими организмами. Применение ее к политической сфере, к сфере государственного устройства и приводит к отождествлению демократического, либерального этапа развития общества с эпохой угасания и гибели. Как пишет Леонтьев, "я не ошибусь, я думаю, если скажу, что в начале развития государства всегда сильнее какое бы то ни было аристократическое начало. К середине жизни государственной является наклонность к единоличной власти (хотя бы в виде сильного президентства, временной диктатуры, единоличной демагогии или тирании, как у эллинов в их цветущем периоде), а к старости и смерти воцаряется демократическое, эгалитарное и либеральное начало" .

В результате воцарение либерально-демократической модели общественного развития в западном обществе оказывается самым главным признаком его гибели, а сохранение самодержавного "деспотизма" и иерархических принципов общественного устройства в России - главным признаком ее превосходства над Западом. Понятно, что Леонтьев не жалеет обличительных слов в адрес "либералов", "демократов", "нигилистов" и даже просто реформаторов. "Я осмелюсь даже, не колеблясь сказать, - пишет Леонтьев, - что никакое польское восстание и никакая пугачевщина не могут повредить России так, как могла бы ей повредить очень мирная, очень законная демократическая конституция". И, видя неизбежное нарастание либерально-демократических тенденций в развитии русского общества, он выступает со скандальным призывом "подморозить хоть немного Россию, чтобы она не гнила ." Вызывающая реакционно-охранительная позиция Леонтьева не вызывала понимания даже у близких ему по духу мыслителей славянофильской тенденции, не говоря уже о либеральных кругах; это объясняет духовное одиночество Леонтьева в поздние годы и усиление мрачных тонов в его рассуждениях о будущем человечества.

Завершая разбор философского мировоззрения Леонтьева, отметим, что многие писавшие о нем сравнивали его с Ф.Ницше. Нужно признать, что для этого есть достаточно оснований. Прежде всего сходство обнаруживается в критическом настрое обоих мыслителей против буржуазной, мещанской европейской цивилизации, забывшей за идеалом благополучия о высшем предназначении человека и истинных целях развития общества. Объединяет Леонтьева и Ницше также негативное отношение к идеалу равенства, чрезмерное следование которому, по мнению обоих мыслителей, убивает творческое начало в человеке и культуре, и своеобразный мрачный эстетизм, стремление оправдать войну, насилие, неравенство, несправедливость и зло с "эстетической" точки зрения, вопреки прямолинейному морализму. Однако за этими внешними чертами сходства можно без труда обнаружить огромное сущностное различие - различие в понимании человека и его будущего. У Ницше человек предстает бесконечно развивающимся творческим началом, не стесненным в своей свободе ничем внешним и трансцендентным (пафос "метафизического" освобождения человека точно выражен в известном тезисе Ницше "Бог умер"); человек выступает неким абсолютным началом в бытии. Леонтьев, наоборот, непоколебимо убежден во вторичности человека по отношению к Богу, в абсолютной незначительности его личного, индивидуального, самобытного существования. Если Ницше пытается освободить человека из-под власти "метафизического мира" (Бога, трансцендентного Абсолюта, сферы вечных ценностей и т. п.), то Леонтьев, наоборот, ни в малейшей степени не признает независимости и самостоятельности личности. В то время как Ницше в одной из своих ранних работ приравнивает художника к святому, причем и саму святость понимает в "земном" смысле, как способность отдать всего себя людям и миру, Леонтьев резко противопоставляет творчество и святость, отдавая безусловное предпочтение святости - как высшей форме послушания, исполнения предписанного догматической и церковной традицией. Отрицая значение личностного начала в человеке, Леонтьев оказывается неспособным объяснить, каким образом происходит творческое развитие культуры, ему приходится говорить о каких-то "подсознательных" источниках творчества нации, о некоей (сверхличной) "движущей силе", лежащей в основе народного бытия.