PhilosofFine

Трагедию Макбета Шестов, используя слова одного из критиков, называет "трагедией категорического императива". Макбет - это странный тип злодея; совершив первое убийство почти случайно, он после этого боится не людей, а своего осуждения, причем осуждения, исходящего не от конкретного живого человека, а от абстрактного принципа, от "категорического императива", от моральной заповеди. И все следующие кровавые злодеяния он совершает только потому, что пытается отсрочить это осуждение, убрать свидетелей своего отступничества от "категорического императива". Моральный принцип полностью заслоняет от него живых людей, их реальные страдания, подобные страданиям, испытываемым им самим. Именно в отношении к Макбету, считает Шестов, наглядно проявляется противостояние двух точек зрения на человека: той, которая видит прежде всего самого живого человека и в каждом мгновении его жизни признает бесконечное богатство смыслов, невыразимых через абстрактные принципы, и той, которая считает саму жизнь несущественной случайностью на фоне абстрактных постулатов, подчиняющих себе человека. Самое последовательное философское обоснование второй точки зрения Шестов приписывает Канту.

В первой работе Шестова Шекспир и Кант предстают в качестве выразитей двух полярных точек зрения в их однозначности и чистоте; в следующих своих трудах Шестов обращается к творчеству художников, у которых эти точки зрения выступают в сложном развитии и взаимоотношении друг с другом. Это любимые "персонажи" Шестова - Л.Толстой, Ницше и Достоевский.

Вторая крупная работа Шестова "Добро в учении гр. Толстого и Ф.Ницше" была посвящена главным образом Толстому и была опубликована еще при жизни великого русского писателя (1900). В творчестве Толстого Шестов выделяет два ясно различимых периода, существенно различающихся по исповедываемому Толстым мировоззрению: первый охватывает большую часть его жизни и связан с написанием двух самых известных романов - "Войны и мира" и "Анны Карениной", второй отражен в поздней публицистике Толстого и его моральном учении. В своих главных романах, утверждает Шестов, Толстой демонстрирует нам правоту жизни по отношению ко всем идеям и принципам, пытающимся ее "исправить", направить в определенное русло, - в первую очередь, правоту жизни по отношению к идее добра: " .гр. Толстой не только не верит в возможность обмена жизни на добро, но считает такой обмен неестественным, фальшивым, притворным, в конце концов обязательно приводящим к реакции даже самого лучшего человека". Как считает Шестов, в этот период Толстой создает настоящую философию жизни, причем эта философия такова, что может быть выражена только в художественной форме, наиболее близкой к самой жизни (как это было и у Шекспира); все попытки придать этой философии вид рациональной системы идей, как это стремится сделать сам Толстой в эпилоге "Войны и мира", обречены на неудачу и уничтожают ее смысл. Толстой видит все несчастья и ужасы, которые несет с собой жизнь, но он твердо верит в осмысленность каждого ее проявления, верит в жизненное значение даже ужасов и несчастий, не способных нарушить гармонию и просветленность жизни в ее цельности и полноте.

Второй этап связан с радикальным переворотом, произошедшим в душе Толстого; он внезапно осознал, что всем ужасам и несчастьям жизни невозможно придать смысл, что невозможно включить их в какую-то всеобъемлющую гармонию, что столкновение с ними ставит такие страшные вопросы, на которые нет разумного ответа и которые, если и открывают истины, то страшные истины, приносящие с собой вечное беспокойство и тревогу. Именно для того чтобы избавиться от этих мучающих истин, Толстой переходит на сторону "добра", "категорического императива", абстрактных принципов и начинает проповедовать другим эти абстрактные принципы, полагая, что в этом он обретает праведность, позволяющую ему не думать больше об ужасах жизни, которые никакими проповедями и никаким "добром" не искоренить из нашей жизни.

В более поздней статье "На страшном суде (Последние произведения Л.Н.Толстого)", вошедшей в книгу "На весах Иова", Шестов несколько изменил свое отношение к Толстому. Здесь он уже не говорит о жестком противостоянии двух периодов в творчестве Толстого, теперь он фиксирует наличие двух отношений к миру и к жизни, всегда сосуществовавших в Толстом и отражающихся во всех его произведениях. Одно - это отношение к жизни в рамках "обыденности", привычной каждому человеку и требуемой обществом от каждого. Принимая общепринятую систему ценностей за основу, Толстой может спокойно изображать ужасы войны или страдания людей, он увлечен подробным изображением светских балов и приемов, он доволен своей собственной размеренной жизнью великого и популярного писателя. Но существует и другое измерение творчества Толстого - это отношение к жизни в ее обнаженной правде, открывающейся человеку перед лицом смерти или в состоянии полной оторванности от всех и от всего, ставящем человека на грань безумия. В такой "пограничной ситуации" человек способен отбросить все обыденное и общепринятое, все, что закрывает от него истинный смысл жизни; понимание этого истинного смысла жизни превращает для человека все его обыденное существование, "общий мир" в призрачную и бессмысленную иллюзию. Ярким выражением такого восприятия бытия Шестов считает незавершенный рассказ Толстого "Записки сумасшедшего".