PhilosofFine

Мы попадаем, таким образом, в своеобразный круг. Понимания начал можно полностью достичь лишь исходя из данной нам науки в ее сегодняшнем обличье и обращая внимание на ее предшествующее развитие. Но без понимания начал это развитие, как развитие смысла, ничего не может нам сказать. Нам не остается ничего иного: мы должны двигаться «зигзагообразно», уходя вперед и возвращаясь назад; в этом чередовании одно должно прийти на помощь другому. Относительная проясненность в одной стороне способствует некоторому освещению другой, которая теперь, в свою очередь, изливает свой свет на противоположную. Поэтому в рассмотрении истории и критике истории, которые по времени должны начинать с Галилея (и сразу же после него, с Декарта), нам тем не менее постоянно приходится делать исторические скачки, которые, стало быть, вызваны не тем, что мы отвлекаемся, а некой необходимостью: они необходимы, если мы, как было сказано, берем на себя ту задачу самоосмысления, которая произросла из ситуации «крушения» нашего времени с характерным для него «крушением самой науки». Но в первую очередь эта задача касается возвращения к изначальному смыслу новых наук, и прежде всего точного естествознания, поскольку оно, как нам предстоит проследить далее, с самого начала и в дальнейшем во всех своих смысловых смещениях и тупиковых самоинтерпретациях было и до сих пор обладает решающим значением для становления и бытия позитивных наук и философии Нового времени — и даже духа новоевропейского человечества вообще.

Метод состоит также и в следующем: читатели, особенно имеющие отношение к естествознанию, непременно ощутят и сочтут едва ли не дилетантством, что здесь не употребляется естественнонаучная манера речи. Ее мы избегали сознательно. Одно из наибольших затруднений того способа мышления, который повсюду старается придать значимость «изначальному созерцанию» и, стало быть, дои вненаучному жизненному миру, вбирающему в себя всякую актуальную жизнь, в том числе и жизнь научного мышления, и питающему ее в качестве источника искусных смыслообразований,— одно из таких затруднений, говорю я, состоит в том, что он должен выбрать свойственную жизни наивную манеру речи и при этом пользоваться ей соразмерно тому, как это требуется для очевидности доказательств.

Оправданное возвращение к наивности жизни, сопровождаемое, однако, возвышающейся над ней рефлексией, представляет собой единственно возможный путь к преодолению философской наивности, скрытой в «научности» традиционной объективистской философии, и это станет постепенно проясняться, пока не прояснится, наконец, совершенно и не откроет двери в уже неоднократно возвещенные новые измерения.

Здесь следует еще добавить, что сообразно своему смыслу все наши разъяснения смогут способствовать пониманию только с учетом их относительного места и что методическая функция сомнений, возникающих у нас и выражаемых в сопутствующих критических замечаниях (которые мы, как люди современности, осуществляющие осмысление сейчас, не станем замалчивать), состоит в том, чтобы подготовить те идеи и методы, которые постепенно должны сформироваться у нас в результате осмысления и послужить нашему освобождению. Естественно, по «экзистенциальным» причинам всякое осмысление является критическим. Позднее мы, однако, не преминем придать форму рефлексивного познания также и принципиальному смыслу хода нашего осмысления и особой разновидности нашей критики.