PhilosofFine

Ведь всякое (в том числе и «философское») осмысление, идущее от искусно проделанной работы к ее подлинному смыслу, всегда останавливается на идеализированной природе, не доводя осмысление радикальным образом до последней цели, которой, вырастая из донаучной жизни и окружающего ее мира, с самого начала должно было служить новое естествознание и неразрывно связанная с ним геометрия,— цели, которая все же должна была лежать в самой этой жизни и соотноситься с ее жизненным миром. Живущий в этом мире человек, в том числе и испытующий природу, мог задавать все свои практические и теоретические вопросы только ей, мог теоретически касаться только ее в открытых бесконечных горизонтах ее неизвестности. Всякое познание законов могло быть только познанием перспектив протекания действительных и возможных феноменов опыта, познанием тех или иных, схватываемых в качестве законов, предвидений, которые с расширением опыта вычерчивались для него благодаря наблюдениям и экспериментам, систематически проникавшим в неизведанные горизонты, и подтверждались индуктивным способом. Правда, повседневная индукция превращалась таким образом в индукцию, руководствующуюся научным методом, но это ничего не меняет в существенном смысле предданного мира как горизонта всех осмысленных индукций. Мы находим его как мир всех известных и неизвестных реальностей. Ему, миру действительного опытного созерцания, присуща пространственно-временная форма со всеми встраиваемыми в нее телесными гештальтами, в нем живем мы сами соразмерно способу бытия нашего живого тела и нашей личности. Но мы не находим здесь никаких геометрических идеальностей, не находим ни геометрического пространства, ни математического времени со всеми их гештальтами.

Важное, хотя и вполне тривиальное замечание. Но эта тривиальность, и притом уже со времен античной геометрии, оказывается затемнена как раз точной наукой, как раз вышеупомянутой подменой, при которой методически идеализирующее свершение ставится на место того, что дано непосредственно как предпосылаемая всякой идеализации действительность и наделено в своем роде непревзойденным подтверждением. Этот действительно созерцаемый, действительно познаваемый и уже познанный в опыте мир, в котором практически разыгрывается вся наша жизнь, остается, как он есть, неизменным в его собственной существенной структуре, в его собственном конкретном каузальном стиле, что бы мы ни делали с помощью искусства или без таковой. Он не изменяется, стало быть, и в силу того, что мы изобретаем то или иное особое искусство, геометрическое или галилеевское, которое теперь называется физикой. Что мы можем действительно сделать с его помощью? Именно расширить до бесконечности наше предвидение. На предвидении, или, как еще можно сказать, на индукции покоится всякая жизнь. Наиболее примитивная индукция свойственна уже бытийной достоверности всякого обычного [schlichten] опыта. «Видимые» вещи всегда уже больше того, что мы в них «действительно и собственно» видим. Видение, воспринимание означает, по существу, обладание самим обладаемым одновременно с неким предобладанием, предмнением. Всякая практика с ее предобладанием имплицитно содержит индукции с той лишь разницей, что обычные индуктивные познания (предвидения), даже если они четко сформулированы и «подтверждены», остаются «безыскусными», в отличие от искусных «методических» индукций, до бесконечности улучшаемых эффективным методом галилеевой физики.

Таким образом, в ходе геометрической и естественнонаучной математизации мы в открытой бесконечности возможных опытов примеряем к жизненному миру — миру, который постоянно дан нам как действительный в нашей конкретной мировой жизни — вполне подходящее ему одеяние идей, так называемых объективно-научных истин, т. е., руководствуясь действительно и скрупулезно проводимым и постоянно подтверждающимся методом, осуществляем прежде всего определенные числовые построения, индуцирующие действительные и возможные чувственные полноты конкретно-созерцаемых гештальтов жизненного мира, и как раз благодаря этому получаем возможность предвидеть конкретные, а именно доступные созерцанию в жизненном мире мировые события, которые еще (или уже) не даны нам как действительные; получаем возможность предвидения, которое по своим результатам бесконечно превосходит повседневное предвидение.

Одеяние идей, именуемое «математикой и математическим естествознанием», или одеяние символов, символико-математических теорий, включает в себя все, что для ученых и просто образованных людей заменяет собой жизненный мир, переоблачает его под видом «объективно действительной и истинной» природы. Именно благодаря одеянию идей мы принимаем за истинное бытие то, что является методом, предназначенным для того, чтобы в бесконечном прогрессе улучшать грубые предвидения, которые изначально только и возможны в рамках действительно познанного и познаваемого жизненного мира, с помощью предвидений «научных»: именно благодаря идеальному переоблачению собственный смысл метода, формул, «теорий» оставался непонятым, пока происхождение метода оставалось наивным.