PhilosofFine

Открытие — это смесь инстинкта и метода. Конечно, придется задаться вопросом, может ли такая смесь быть в строгом смысле философией, наукой, может ли она быть познанием мира в последнем смысле, единственно способном послужить нам в нашем понимании мира и самих себя. Как открыватель [Entdecker], Галилей не раздумывая принялся за реализацию своей идеи, за формирование измерительных методов применительно к ближайшим данностям всеобщего опыта; и действительный опыт (хотя его методика, конечно, оставалась радикально не проясненной) показал то, чего в каждом случае требовала его гипотетическая антиципация; он действительно нашел каузальные взаимосвязи, которые можно было математически выразить в «формулах».

В актуальном измерении [messendes Tun], проводимом в отношении созерцаемых опытных данностей, конечно же, обретаются лишь эмпирически-неточные (inexakte) величины и соответствующие им числа. Но измерительное искусство в себе есть в то же время искусство продвигать «точность» («Genauigkeit») измерения в направлении все большего совершенства. Оно есть искусство не как готовый метод изготовления чего бы то ни было, оно есть также и метод вновь и вновь улучшать свой метод благодаря изобретению все новых средств искусства (к примеру, его инструментов). Но в силу того, что мир соотнесен с чистой математикой как поле ее применения, это «вновь и вновь» приобретает математический смысл «in infinitum», и тем самым всякое измерение — смысл аппроксимации в направлении хотя и недостижимого, однако идеально-тождественного полюса, а именно в направлении на какую-нибудь определенную математическую идеальность или на соответствующее числовое образование.

Весь метод с самого начала имеет всеобщий смысл, хотя дело каждый раз и постоянно идет о чем-то индивидуально-фактическом. Например, с самого начала имеется в виду не свободное падение этого тела, но индивидуально-фактическое является примером [Exempel] в конкретной совокупной типике созерцаемой природы, будучи тоже заранее заключено в ее эмпирически давно известной инвариантности; и это естественным образом переносится в галилееву идеализирующе-математизирующую установку. Из косвенной математизации мира, которая разыгрывается теперь как методическая объективация созерцаемого мира, вытекают всеобщие числовые формулы, которые, будучи однажды найдены, в своем приложении могут послужить осуществлению фактической объективации в отношении охватываемых ими отдельных случаев. Очевидно, в формулах в виде «функциональных» числовых зависимостей выражаются всеобщие каузальные взаимосвязи, «законы природы», законы реальных зависимостей. Их подлинный смысл заключается, таким образом, не в чисто числовых взаимосвязях (как если бы это были формулы в чисто арифметическом смысле), а в том, что благодаря галилеевой идее универсальной физики с ее, как следовало показать, в высшей степени сложным смысловым содержанием, было предочерчено в качестве поставленной перед научным человечеством задачи и к чему привел процесс ее выполнения в успешно развивающейся физике, как процесс формирования особых методов и несущих их отпечаток математических формул и «теорий».

е) Подтверждение, характерное для фундаментальной естественнонаучной гипотезы

Согласно нашему замечанию (которое, конечно же, выходит за рамки одной только проблемы прояснения галилеевых мотивов и возникающей из них идеи и задачи физики), галилеева идея представляет собой гипотезу, и притом крайне примечательную; актуальное естествознание, столетиями подтверждавшее эту гипотезу, оказывается не менее примечательным подтверждением [Bewahrung]. Примечательным, ибо, несмотря на подтверждение, гипотеза и в дальнейшем всегда остается гипотезой; подтверждение (единственно для нее мыслимое) есть бесконечный ход подтверждений. Собственное существо естествознания, априорный способ его бытия состоит в том, чтобы до бесконечности быть гипотезой и до бесконечности — подтверждением. При этом подтверждение не только, как и во всякой деятельной жизни, подвержено возможным заблуждениям и время от времени требует корректур. В каждой фазе развития естествознания здесь имеется вполне корректная методика и теория, в которой «заблуждение» считается уже исключенным. Ньютон, этот идеальный представитель точного исследования природы, говорит: «hypotheses non fingo», и это, кроме прочего, означает, что он не просчитывается и не делает методических ошибок. Как во всех частностях, во всех понятиях, положениях, методах, выражающих «точность», идеальность, так и в тотальной идее точной науки; как уже в идее чистой математики, так и в тотальной идее физики присутствует это «in infinitum» как постоянная форма той своеобразной индуктивности, которую впервые ввела в исторический мир геометрия. В бесконечном прогрессе корректных теорий и в отдельных из них, собранных под титулом «естествознания той или иной эпохи», мы имеем прогресс гипотез, которые во всем суть гипотезы и подтверждения. В прогрессе подразумевается растущее совершенствование; говоря вообще, в отношении всего естествознания, это означает, что последнее все ближе подходит к самому себе, к своему «окончательному» истинному смыслу, что оно дает все лучшее «представление» о том, что такое «истинная природа». Но истинная природа заключена в бесконечном не так, как, скажем, чистая прямая; в качестве бесконечно далекого «полюса» она есть еще и бесконечность теорий и мыслима только как подтверждение, т. е. соотнесена с бесконечным историческим процессом аппроксимации. Это вполне могло бы занимать философское мышление, но отсылает нас к таким вопросам, которые здесь еще не могут быть сформулированы и не относятся к кругу тех, что теперь должны нас занимать в первую очередь: ведь нам нужно достичь полной ясности в отношении идеи и задачи физики, которая в форме галилеевой физики изначально определила философию Нового времени, рассмотреть, как она выглядела в его мотивации, а также, что вошло в последнюю из традиционной сферы само собой разумеющегося и потому осталось в ней непроясненной смысловой предпосылкой, или же как нечто будто бы само собой разумеющееся, но искажающее подлинный смысл, добавилось к ней впоследствии.