PhilosofFine

Согласно Гуссерлю, если бы мы все наконец осознали, что живем не в мире трансцендентных нам объектов, а в мире объектов интенциональных, то исчезли бы малейшие поводы для возникновения скептицизма. Исчезли бы поводы для его возникновения и в среде ученых и философов. Таким образом, кризис европейских наук был бы преодолен. Таков окончательный вывод Гуссерля.

В «Кризисе европейских наук» он предлагает два альтернативных пути к трансцендентальной феноменологии. Они отличаются друг от друга своими исходными точками. Первый путь — это путь от изначально данного жизненного мира. На этом пути нужно, в первую очередь, отказаться от убеждения в том, что картина мира, рисуемая учеными, стоящими на позициях физикалистского объективизма, является подлинной, а картина мира, явленная нам в красках, звуках, запахах и вкусах, есть какая-то иллюзия. Гуссерль предлагает прежде всего уравнять эти две картины мира в правах, «восстановить в памяти забытый жизненный мир», как он говорит. Ведь именно в жизненном мире содержатся все фундаментальные значения математизированного мира естественных наук. А возвратившись в свой жизненный мир, следует осуществить трансцендентальную (феноменологическую) редукцию и, подвергнув сомнению трансцендентный мир (включая и эмпирическое Я, психофизическую структуру), перейти к трансцендентальному эго, а затем — и к интерсубъективному миру.

Второй путь к трансцендентальной феноменологии — это путь от психологии. По Гуссерлю, сначала нужно от экспериментальной психологии, от психологии Вундта и Фехнера, применяющей естественнонаучные методы для исследования психики, перейти к дескриптивной психологии, такой, например, какая фигурирует в гуссерлевских «Логических исследованиях». Затем дескриптивный психолог должен сделаться трансцендентальным феноменологом, т. е., отталкиваясь от знакомого ему материала, осуществить трансцендентальную редукцию обычным, уже описанным нами способом.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

В заключительном замечании к своему переводу мне хотелось бы, по возможности, ограничиться тем, что касается «языка оригинала» вообще и в частности, т. е. немецкого языка и особенностей его употребления в этом, наиболее позднем тексте Гуссерля. В концептуальном послесловии, каковое выражало бы мою персональную точку зрения и еще одну возможную интерпретацию гуссерлевского проекта, здесь нет надобности. Собственное понимание переводчика в достаточной мере выражается в самой форме предлагаемого им текста: в его связности, осмысленности, следовательно, во вполне грамматических категориях, и читателю остается только надеяться, что лежащий перед ним перевод выполнен не на какой-нибудь очередной, не подлежащий интерсубъективной идентификации экземпляр private language, а действительно притязает на некоторую общезначимость и более или менее удовлетворительную аутентичность. Если первая непременно подразумевается eo ipso (т. е. самим фактом предлежащей публикации), то именно о последней, как мне представляется, должен более всего заботиться переводчик, и в этом отношении читатель в праве требовать от него предварительных или (как того в данном случае хотят издательские предпочтения) немедленно следующих объяснений.

Именно в связи с этим я прежде всего хотел бы сказать, что в своей работе следовал способу, который для наивности может показаться парадоксальным: не немецкий язык с его школьной и словарной грамматикой служил мне заранее подразумеваемым фоном для перевода (т. е. стремящегося к грамматической аутентичности истолкования) текста «Кризиса», а наоборот, мысль Гуссерля, с большей или меньшей отчетливостью и лишь постепенно улавливаемая в его тексте, составляла пресловутый задний план для подчас весьма кропотливых разбирательств с немецким языком. Конечно, как и в любом «духовнонаучном» предприятии, здесь нельзя избежать герменевтического круга: я не могу понять мысль Гуссерля, не «владея» немецким языком, и, с другой стороны, я не могу считать себя «владеющим» немецким, если не могу понять мысль Гуссерля, на этом языке изложенную. Однако мне кажется, что каждый внимательный читатель, имеющий к тому же собственный опыт работы с иноязычными текстами, вовсе не сочтет такой образ действий парадоксальным, если только будут сразу оговорены и мотивированы две крайности.